Зеркальный вор. Мартин Сэй

том числе мой. Ну и все такое. А где есть игра, там всегда есть и смерть. Я понятно выражаюсь?

      – Вполне.

      – Вот почему мы играем. Чтоб ощутить изменчивость судьбы. Чтобы столкнуться с неведомым, с великим неведомым. Вы делаете ставку. Колесо крутится. Что будет дальше? Играя, вы готовите себя к смерти. Репетируете смерть. И она начинает притягивать вас к себе.

      – Вы задвигаете этот спич для всех клиентов, Саад?

      Таксист кхекает – этакий хриплый смешок заядлого курильщика – и хлопает ладонью по рулю.

      – Только для вас, мой друг! Только для вас. Потому что вы серьезный человек. Заняты серьезными делами. Я это вижу по вашим глазам.

      Кёртис улыбается и не отвечает.

      – Взять хотя бы того парня, что умер здесь в прошлом году, – возвращается к теме Саад. – Англичанин. Рок-звезда.

      – Не пойму, о ком вы.

      – Ну как же, Бык. Тот, который всегда стоял на сцене как вкопанный.

      Сквозь музыку из радиоприемника пробивается жиденькая электронная мелодия «Марсельезы»: это рингтон телефона Саада.

      – Извините, – говорит он и отвечает на звонок. Сперва по-английски, затем переходит на арабский.

      Кёртис пытается уловить общий смысл, но вскоре сдается: отдельные слова и фразы кажутся знакомыми, но он не может вспомнить их значения. Такси катит по Пекос-роуд, проезжает мост над безводным, одетым в бетон руслом реки. Домов на боковых улицах становится меньше. Низко над ними ревут двигатели взлетающих боевых самолетов. Кёртис откидывается на спинку сиденья и прикрывает глаза, пытаясь сосредоточиться на мыслях о Стэнли.

      Но Стэнли изворотлив, зацепиться за него не удается даже умозрительно, и Кёртис снова возвращается к мыслям о себе. О своем отце. О Кагами. О Лос-Анджелесе конца пятидесятых. Вот Арт Пеппер плетется в студию «Контемпорари» – белый наркоша со своим многострадальным саксом, в котором треснувшая пробка на стыке деталей заменена обычным лейкопластырем. «Пепер тоже служил в военной полиции, малыш. Охранял тюрьму в Лондоне во время войны». Столбы оранжевого пламени на севере. Почерневшее небо в два часа пополудни. Ядовитый дождь с золой и сажей. «Ижлис» – так по-ихнему будет «сидеть!», «инхад» – «встать!», «са туффатташ илаан» – «сейчас вы будете обысканы»…

      Саад все еще болтает по телефону, перемежая арабскую речь английскими и французскими словами: «оранжевая тревога», «Эйр-Канада», «maison de passe»[9], «Фламинго-роуд», «dépanneur»[10], «о боже!», «Аладдин», «une ville lumière»[11], «он просто мудак, забудь о нем». Над их головами проносится F-15; Кёртис его не видит, но узнает по звуку двигателей. Они уже заехали далеко на юг от авиабазы и приближаются к северо-восточному концу долины. На холмах впереди маячат ряды белых домиков с красными черепичными крышами, которые вплотную подступают к границам авиабазы.

      Кёртис уже начинает беспокоиться – что, если Саад, заболтавшись, пропустил нужный поворот? – когда они сворачивают в переулок за автозаправкой на углу бульвара Норт-Голливуд. Теперь вокруг только частное жилье, причем

9

«Дом свиданий» (фр.).

10

«Ремонтник» (фр.).

11

«Город света» (фр.) – прозвище Парижа, восходящее к эпохе Просвещения.