Тот день. Книга прозы. Вячеслав Овсянников

походкой, лицо вытянутое, скучное, тощ, как резиновая палка. Хрипло вскрикивает:

      – Соколы! Выходи строиться!

      – Суконцев. Зампослужбе, – уведомляет меня Жудяк.

      Милиционеры, один за другим, ныряют в низкую дверь, пропадая в зевающей темноте. Жудяк и меня толкает кулачищем в спину: я проваливаюсь.

      Темная подворотня, резкая сырость, сквозняк. Подворотня отгорожена от улицы двустворчатой железной дверью, висит замок. Голая лампочка-заморыш пытается с потолка освещать шеренгу. Стук дождя, шарканье, отрывки фраз.

      Дежурный Фролов рад стараться. Выпучив глаза, горланит иерихонским петухом:

      – Наряд, становись, равняйсь, смирно!..

      Капитан Суконцев страдальчески морщится. Его уху достается, он машет усталой рукой:

      – Вольно, вольно… Фролов, читай информацию.

      Тот распахивает толстенную в черной обложке библию и, помогая себе фонариком, начинает перечислять происшествия за сутки. Мрачной чередой идут грабежи, насилия, убийства. Шеренга пытается в темноте зафиксировать информацию в своих служебных книжках. Шуршат плащи. Это святое дело милиционеров, Жудяк пихает в бок: пиши! Я пробую, держа на весу новенькую служебную книжку, чиркать на ее первом листе, но только зря терзаю страницу.

      – Терпите, соколы, – икает капитан Суконцев. – Негде нам, бедным, приютиться, чтобы по-человечески… – опять икает, – инструктаж произвести. – Его вытянутое серое лицо даже и не пытается прятать равнодушие к совершаемой церемонии. До нас доносится с его стороны приятно контрастирующий с обстановкой аромат коньяка.

      – Это его дежурный запах, – косит ухмылку Жудяк.

      Суконцев продолжает бороться с икотой:

      – Вы уж того… Вам пятьдесят рублей прибавили. Должны быть теперь счастливы, – как говорится, до задницы. А вы, знай дрыхнете на своих постах, как медведи. Вот Быков на Кировском мосту, фуражку под голову, и храпит так, что мост трясется со всем проезжающим транспортом. Вот, – говорит Суконцев, приложив ладонь к уху и прислушиваясь, – так и есть – храпит!

      Шеренга заливается, громче всех лучистоглазый Фролов.

      Суконцев обращается к нему:

      – Я, Фролов, никогда не пойму, отчего ты такой веселый после ночного дежурства: радуешься, что смена, или стакан уже успел на грудь принять?

      Фролов скалит зубы:

      – Как же, стакан!

      Суконцев замечает меня, тычет пальцем:

      – Вот, прошу любить и жаловать, в наши ряды влился новый сотрудник… Как тебя величать-то?

      – Охромеев, – негромко произношу я свою фамилию.

      – Так вот, Охромеев. Наставником молодому кадру назначается всеми нами уважаемый командир отделения старшина Жудяк.

      Жудяк приосанивается. Он доволен.

      Суконцев продолжает:

      – Эх, вы, соколы мои красноперые. Никто ж от вас особенно и не требует, чтобы вы ловили на улицах бандитов и подбирали пьяных. Разве уж никак нельзя обойти, тогда, конечно… У нас другой профиль работы. Наша задача – обеспечить охрану государственных объектов особой важности… Теперь