Тот день. Книга прозы. Вячеслав Овсянников

так ты кровь мою попиваешь! Смирно! Равняйсь! Сволочи, паразиты, пьяницы, подонки, сброд!.. Я вас, лягавых, на уши поставлю!..

      Чапура спокойно допил бутылку и пошел на Быкова. Началась свалка.

      Что-то Быков совсем заскучал. «Если быть – то уж быть. Первым. Вот если бы я стал, как Гагарин, – первый космонавт на планете, – думает Быков. – Вот это жизнь! Космическая! Свобода! Молодая веселая кровь. С пылу, с жару. Ошеломлять башку и сшибать с копыт… А закон стоит у ворот, чурбан в каске, с гербом на лбу, с автоматом. Кто его тут поставил, у зоны запрета для слабонервных? Начитался, сволочь, слюней, теперь рассуждаешь. Освободиться бы от всего, от всего!.. Нет, до чего ж скучно, – думает Быков, – куда ни сунься – морды, морды… Нет уж, – думает Быков, – я свои сапоги ни на что не променяю. Ни на какого Моцарта и Сальери. Плевать мне на них с Исаакиевского собора. Гады. Хоть бы раз дали путевочку в Париж. Что я, не человек? Я тоже хочу попутешествовать по всяким там заграницам… Вот сидела бы у меня на плечах генеральская звезда! Нет, лучше – министр внутренних дел».

      Видит Быков самого себя в широких брюках с лампасом. А над ним ослепительными буквами лозунг:

      Путевки в Париж – каждому советскому милиционеру!

      Чапура полирует щеткой сапог, напевая свою любимую песенку: ландыши, ландыши, светлого мая привет.

      Щурит выпуклый желтый глаз, говорит:

      – Быков, ты ведь свое получил. Полакомился девочкой, дай и другому. Что выкобениваешься? А все потому, что ты такой жадный.

      – Ах ты, гад, змей! – вскрикивает Быков, машет пистолетом. – Убью!

      Чапура с усмешкой пожимает широкими плечами.

      Выстрел. Чапура и не дрогнул. Знай себе ухмыляется.

      Быков стреляет и стреляет. Патроны кончились. Что делать? Стал доставать из кобуры запасную обойму. Где же она?.. А все зубы у него изо рта так и посыпались. Подставил ладонь – а это, оказывается, патроны, целая пригоршня.

      – Вот тебе и запасная обойма, – говорит, подходя, Чапура, и бьет Быкова сапогом в пах, потом в поддых.

      Быков охает, приседает, хрипит с разинутым ртом.

      Чапура наваливается, жмет его коленом к полу, душит матерыми лапищами, ломая горло.

      В мозгу Быкова взрываются и высоко возносятся, как фейерверк, большие кроваво-веселые звезды. Все выше и выше. Дух захватывает. Праздничный салют…

      Потом все тухнет.

      Вторая бутылка

      Улица Шкапина, мрак, дождь. Ветер, внезапно набрасываясь, ударяет сбоку. Хорошо что – ватник. Ничего святого у этой погоды. И фонари трясутся в мутных свинцовых ореолах. Октябрь.

      Нагнув незащищенную голову, преодолеваю пространство. Только бы старуха не закрыла пивной ларек. Впереди освещения больше, трамвай лязгает. По Обводному каналу косит дождик.

      Ларек уже близко. Облизываю пересохшие губы. Какой-то темный тип загородил дорогу:

      – Эй, мужик, дай рубль!

      – Нету. Одна мелочь.

      – Ну три рубля дай. Пять дай. Десять! – уже орет обезумевшим голосом, наступая на меня, уголовный верзила.

      – Да нет