Повитель. Анатолий Степанович Иванов

Гришка, положил деньги себе в карман и сел на прежнее место.

      Дуняшка, стоя у печки, молча и удивленно наблюдала и за незваным гостем, и за нищенкой. Потом достала из шкафа ломоть хлеба:

      – На, возьми…

      Худенькой, давно не мытой рукой нищенка схватила хлеб, тотчас спрятала его в свои лохмотья и хотела уйти, но старуха, тяжело поднимаясь с кровати, проговорила:

      – Ты постой, доченька…

      Перебираясь по стене, старуха подошла к совсем оробевшей нищенке, стала ощупывать восковыми, просвечивающими, казалось, насквозь руками ее голову, замотанную рваной тряпкой, худые плечи…

      – Ты откуда, доченька? – спросила старуха.

      – Так… – ответила негромко девочка, – хожу по деревням…

      – Звать-то как?

      – Аниской.

      – Отца-матери, стало быть, нет?

      – Нету… Мы приезжие были. Из-под Смоленска, – чуть осмелев, рассказывала Аниска.

      – Однако… есть, поди, хочешь, доченька?

      – Нет… Не сильно… Я вчера ела… Мы жили в деревне на той стороне озера. С отцом жили… Потом он потонул пьяный в озере, а мать еще дорогой померла, когда сюда ехали…

      Григорий, сидя на табуретке, поглядывал то на старуху, то на девочку-нищенку, то на Дуняшку. Он положил сверток на колени, но не разворачивал, словно ожидая, когда его попросят это сделать.

      – Сиротинушка ты моя, – жалостливо говорила старуха, поглаживая Аниску по голове. – Бездомная…

      – Летом-то ничего. Зимой вот плохо. Иногда попрошусь к кому-нибудь ночевать. Пускают мало кто – боятся, что обокраду… По субботам хорошо, – продолжала Аниска, – бани топят. Когда все вымоются – зайду и сплю. Тепло. И на другую ночь ничего, терпеть можно. А потом выстывает… А то еще во дворе можно, со скотиной. К овце прижмешься, она теплая, как печка. Только закрывают многие дворы-то на ночь… – Голос Аниски иногда прерывался, тогда она часто моргала, хмурила лоб, будто вспоминая, что еще рассказать этой ласковой слепой старухе.

      – Врешь ты все, – сказал вдруг Григорий.

      Аниска вздрогнула и замолчала, вытянув длинную худую шею в сторону Григория. Старуха тоже повернулась к нему:

      – Кого обижаешь, варнак ты этакий? Грех бы вроде.

      Григорий усмехнулся, поерзал на табуретке.

      – Ничего… Отец Афанасий сейчас сказал: все грехи отпущу тебе…

      Старуха пожевала ввалившимся ртом, сказала, обращаясь к Дуняшке:

      – Собери-ка там чего на стол, покорми скиталицу… Да и помыть бы ее. Поди, грязная.

      – Я сейчас… Воды вот, бабуся, нету. Я мигом сбегаю на озеро…

      Дуняшка торопливо сорвалась с места. Когда пробегала мимо Григория, тот схватил ее за руку:

      – Ведь я к тебе пришел. Поговорить бы… А ты бежишь…

      – Пусти!

      – Ну ладно, пущу, – покорно сказал Григорий, встал и вышел следом в сенцы.

      Взяв в сенях ведра, Дуняшка сняла со стенки коромысло и повернулась. Григорий придержал ногой дверь, которую Дуняшка хотела открыть.

      – Ну, чего ты? – негромко спросила девушка, отступив на шаг. – Хочешь,