Как в первый раз. Дженнифер Доусон

твоих близких, которых ты убиваешь своим эгоистичным саморазрушением.

      – Все сказала?

      – Нет еще. – Глаза ее сверкнули.

      Эван сделал следующий глоток из бутылки, но при этом не отрывал от нее взгляда. Пенелопе же хотелось выхватить бутылку из его рук и – и швырнуть ее через всю комнату, чтобы разбилась. Но не ей решать. Выбор должен был сделать он, а не она.

      Скрестив на груди руки, она продолжала:

      – Твоя карьера закончена. Мне очень жаль. Я знаю, что футбол – это то единственное, что интересовало тебя в жизни. Тебе сейчас плохо, я понимаю. Но ты, Эван, вспомни: тебе уже тридцать три. И в любом случае тебе оставалось играть всего несколько лет. Футбол – игра молодых, а ты уже пережил свой расцвет.

      – Чушь, глупости, бред! – Слова эти вырвались точно взрывы, и даже воздух в комнате, казалось, завибрировал. – Ведь как игрок… Я был на Олимпе!

      Ей очень не хотелось говорить это, но пришлось.

      – Олимпа хватило бы еще года на три. Средний возраст ухода из футбола – тридцать пять лет. Выходит, ты потерял всего лишь два-три года. Не столь уж велика потеря.

      – Убирайся отсюда! – в ярости заорал Эван; теперь он совершенно не походил на того мужчину, который только что ласкал ее.

      Пенелопа же, шагнув к нему, взялась за спинку кресла и низко наклонилась, так, что глаза ее оказались на уровне его глаз.

      – Так вот, слушай, Эван… – проговорила она. – Хватит хныкать, слабак. Возьми себя в руки и подбери, наконец, свое дерьмо.

      – Убирайся, или я вышвырну тебя сам! – Он крепко сжал в руке бутылку.

      Пенелопа же выпрямилась и добавила:

      – Итак… тебе решать. – Она шумно выдохнула; теперь-то было сказано то, что требовалось сказать. И пусть сам решает…

      Глава третья

      Эван проснулся в ужасном состоянии – такого тяжкого похмелья у него никогда еще не было. Все тело ныло и болело, в голове словно стучал отбойный молоток, а желудок как будто разъедало кислотой.

      Он осторожно приподнялся и сел. И тотчас же все поплыло у него перед глазами. Эван уперся локтями в колени и подумал: «Лучше бы внезапно умереть…» Но что же вчера случилось?.. Что за дьявольщина произошла накануне? Он помнил лишь бутылку виски – и темноту вокруг. Хотя…

      Да-да, Пенелопа!.. Эван нахмурился. Она что, действительно была здесь? Или ее визит – сон? Она до сих пор иногда ему снилась, но обычно такой, какой была когда-то – с блестящими волосами, рассыпавшимися по его груди, и с сияющими голубыми глазами. А вчера…

      Кажется, вчера перед ним стояла Пенелопа в юбке-карандаше и белой блузке. Пенелопа, смотревшая на него ледяным взглядом. Но с какой стати ей приходить сюда? Она ведь никогда к нему не приходила. Даже в больницу не приходила.

      Эван поморгал (под веки как песку насыпали) и попытался вспомнить вчерашний день. Пить он начал в четыре – после того, как позвонила Мадди, заливавшаяся слезами. А потом звонил Джеймс – пытался урезонить его. Когда же позвонила мама, он был уже пьян и наорал на нее. А она расплакалась.