Постъядер. Василий Дмитриевич Гавриленко

казалось, Анюта стоит на людях полуголая.

      – Не знаю, – пожал плечами Андрей.

      – Ну, так сними.

      Он снял плащ, перекинул через локоть, оказавшись в белой рубашке с короткими рукавами. Руки у него были тонкие, жилистые, покрытые черными волосками.

      – Какая духотища, – проговорила Анюта, щурясь на солнце.

      Андрей допил пиво, опустил бутылку в урну.

      – Уже выдул? – подивилась Анюта и потянулась к своей бутылке. Бомж во сне дрыгнул ногой, бутылка упала. Она не разбилась, а покатилась под лавку, гремя и орошая асфальт пятидесятирублевым пивом. Бомж, словно младенец, зачмокал во сне раздутыми потрескавшимися губами.

      – Козел, – зло сказала Анюта. – Бомжара чертов.

      Народ рассосался; подошел пустой автобус. Андрей и Анюта вошли в жаркий салон, пахнущий пылью и потом, опустились на кресла с торчащей из дыр желтой поролоновой набивкой.

      – Обилечиваемся, – подошла кондукторша: лицо усталое, волосы растрепаны; белые штаны-треники, похожие на кальсоны (в автобусе-то можно – это почти что дома), голубая застиранная футболка, подмышки желтые, влажные.

      Анюта протянула кондукторше двенадцать рублей, получила два синих талончика; один отдала Андрею.

      – Опс! Ты посмотри! – Анюта несильно пихнула Андрея в бок.

      Бомж достал из-под лавки бутылку и пил остатки пива.

      – Нарочно скинул, – засмеялась Анюта.

      Автобус тронулся. Анюта принялась рассказывать про свою подругу, продающую одежду в торговом центре «Триумф». Трещала пуще сороки. Андрей слушал невнимательно: чувство, тяжелое, как медведь, ворочалось у него в груди. Когда Анюта, чмокнув его в щеку и весело бросив «До вечера!», сошла, он почувствовал себя лучше, – надел плащ, стал вглядываться в проплывающие мимо окна знакомые улицы.

      Люди входили, выходили, кто-то садился на кресло рядом с Андреем. Он упрямо глядел в окно. Когда снова подошла кондукторша («Ваш билет? А, вы обилечены…»), на мгновение повернулся.

      Андрей не думал о Гале, о матери, об Алене – мысли испарились, уступив место созерцательным проблескам: вон карапуз ест мороженое – на щеках слезы, значит, долго просил у мамы (а может, мама купила мороженое, чтобы не просил велосипед); вот старик на лавке читает газету (а может, спит, обманчиво поблескивая дужками очков). Показалась телебашня, ершисто ощетинившаяся крестообразными шипами. Но посмотрите-ка – к телебашне приторочена узкая лестница! До самого верха, туда, где плавают облака. К чему это? Должно, для монтеров, для ремонтников… Андрей представил, как должно быть, холодно и страшно ползти по узкой этой лестнице – все выше, выше – с абстрактной целью и такими же абстрактными возможностями. Что человек перед этой башней? Му-ра-вей.

      «Муравей, да ведь башню-то он построил».

      Андрею стало смешно.

      «Конечная, ЯДИ», – сказала кондукторша, неприязненно глядя на Андрея. Автобус стоял с открытыми дверьми.

      Андрей подхватил портфель и вышел у знакомой синей будки. Желтая