Воспоминания незнаменитого. ЧАСТЬ 2. Живу, как можется. Шимон Гойзман

тенорком какую-то простенькую песенку.

      И каждый из нас пытался в меру сил повторить за ним эту нехитрую мелодию.

      – Так, у Гойзмана и у Романюка слух отличный, у остальных слух тоже есть, но… так себе, – объявил он. – А у тебя, Юрьев, слуха нет совсем, ты, блин, больше не приходи сюда.

      Далее всем, у кого слух «так себе», он раздал альты, теноры и баритоны и показал, как надо извлекать из этих дудок благопристойные звуки и играть простейшие гаммы.

      – Главное, ребята, запомните: вы – аккомпанемент и, чтоб лабать марш, вам надо вместе с каждым ударом большого барабана научиться говорить через мундштук «Ис-та, Ис-та, Ис-та, Ис-та» а если лабаете вальс, – то: «Ис-та-та, Ис-та-та». Понятно? А вы, Петров, на басу с каждым ударом барабана должны выдавать короткое «Пу». Понятно?

      – А что означает глагол «Лабать»? – с невинным видом спросил филолог Романюк.

      – Лабать – это по-нашему, по-музыкальному означает «играть», а музыкант – «лабух».

      – А кто будет, простите меня, лабать на трубах? – спросил Игорь Покидько, указывая на сиротливо лежащие на стуле элегантные инструменты ручищей, два пальца которой держали за раструб маленький альт.

      – На трубы, когда надо будет, я своих знакомых лабухов приглашу. А вам, Сеничка и Виталик, – сказал он, обращаясь ко мне и Романюку, – предлагаю учиться на солирующих инструментах – на кларнетах. Согласны? Слух у вас, что надо. И если будете упорно трудиться, то я из вас, блин, чуваков, быстро классных лабухов сделаю.

      Так я начал учиться игре на кларнете. Мой папа музыкального слуха не имел, но почему-то все время стремился поддержать музыкантскую традицию нашей семьи, и очень хотел, чтобы я научился играть на скрипке. Над моей кушеткой на толстом гвозде, вбитом в заднюю стенку платяного шкафа, всегда висела привезенная с войны дядей Юрой трофейная скрипка в солидном черном футляре. Висела она, как напоминание и как символ фамилии «Гойзманы – музыканты». Помнится, мне было уже тринадцать или четырнадцать лет, когда папа, не взирая на денежные затруднения, несколько раз нанимал для меня учителей. Они приходили к нам домой по вечерам, и я усердно играл монотонные этюды по старинным нотам, которые подарил мне мой двоюродный дед Лазарь Гойзман. С последним учителем я достиг даже кое-каких успехов: мы играли с ним дуэтом что-то из Моцарта. Но я никак не смог осилить прием игры «вибрато», без которого скрипка не пела, а скрипела. И учитель от бессилия начал бить меня своим смычком по пальцам! Однако его смычок, прежде всего, ударил по моей подростковой гордости, и после этого учиться на скрипке я решительно отказался. Зато Слава был очень доволен тем, что я знаком с нотной грамотой и мне не надо рассказывать, что такое гаммы и какая от них польза. Он сразу вручил нам с Виталиком ноты вальса «Осенний сон» и марша «Вперед»:

      – Здесь партии первого и второго кларнетов. Учите! Это мы будем на новый год играть. А для разминки перед каждой