КУКУ-ОБА. Дневники 90-х. Роман. Сергей Е. Динов

друга, Точилин принялся судорожно, в третьем часу ночи собираться к Лемкову, вернее, в его подвал. Приоделся. Новая рубашка, галстук, – все, как положено. На похоронах Мастера хотелось выглядеть торжественно.

      К тому времени Точилин подработал «приличную копейку», как говаривал сам Лемков. Денег хватило на квартиру, в две смежные комнаты, в старой трехэтажке сталинских времен, в районе метро «Текстильщики». Появилась так же пара выходных костюмов, темный и светлый. Темный, с широкими, не по моде, лацканами он и напялил в ту трагическую ночь.

      Для умеренно выпивающего художника, что превратился в подмастерье дизайнера по оформлению витрин, согласитесь, довольно большой достаток: два костюма и квартира. Точилин сумел остановиться на грани среднего прозябания, не пропить ни больше, ни меньше. К сорока годам обрел тупое, безрадостное равновесие серой, бессмысленной жизни.

      Теперь равновесие было нарушено. Впечатлительный Точилин покачнулся в грустных чувствах и воспоминаниях, но устоял.

      К трем часам ночи он добрался за двести рублей на такси до старинной улочки Остоженка. В то время за две сотни еще можно было ночью добраться на такси от Текстильщиков в «центр». Он притормозил работягу-частника на «москвиче-412» у метро «Парк Культуры». Лето было нежаркое. Пыльное, томительное, заторможенное. Хотелось прогуляться, проветриться.

      Рассветало. На черных крышах домов лежала кисть сирени в полнеба. Сиреневый рассвет художник запомнит надолго, как последний день их безмятежной и сумбурной жизни.

      Черные переулки древней Москвы с некрашенными фасадами старинных домов, с паклей зелени неухоженных дерев напоминали декорации к фильму о советских временах, когда ждали перемен и дождались.

      По мере приближения к дому с подвальной мастерской Лемкова, Точилин разволновался перед встречей с умершим другом и ощутил растущее чувство тревоги. Фасады старинных домов Остоженки с черными глазницами окон в окружении черных ветвистых дерев уже казались мерзкими, гигантскими пауками, что притаились перед атакой на жертву.

      Минут через пятнадцать Точилин стукнулся в ржавую железную дверь с кривой надписью синим кобальтом по диагонали – «Лемке-П».

      Прадед Тимофея был из обрусевших немцев с фамилией Лемке. Советская история семьи умалчивает, изменил ли фамилию на Лемков сам отец Тимофея во спасение от известных сталинских ужасов. Или же сынуля Тимоша, при очередной смене паспорта, сам заимел фамилию Лемков. Близкому кругу друзей было известно, что художнику хотелось осуществить мечту всей своей жалкой жизни и стать… евреем. Укатить навсегда на земли обетованные к самому Мертвому из всех живых на свете морей. Что ж тут поделать? Была и такая несбыточная мечта у человека и художника Тимофея Лемкова. Стать евреем. И обрести свою землю обетованную.

      Синяя надпись широкой малярной кистью на входной двери в подвал