Засланцы. Лион Измайлов

там, конечно, не было. Кто ж меня, штатского, на совет секретный пустит? Я ведь и разболтать могу. Я такой. А после совета призывает меня Михаил Илларионович к себе.

      – Ну, как, – говорю, – прошло?

      – Прошло-то вроде неплохо, – как-то нерадостно говорит Кутузов.

      – Так что же не так-то? Что было-то?

      – Так вот в том-то и дело, даже не знаю, с чего начать.

      – С начала, с самого начала начните.

      – Ну, так собрались все самые, можно сказать, из самых. Я совет открыл, а сам, значит, делаю вид, что кемарю.

      – Ну, и дальше что?

      – А то, ты не поверишь – я на самом деле уснул. Сначала-то понарошке посапывал, а потом, ты не поверишь, даже и не заметил, как взаправду уснул.

      – Ну, и что дальше было?

      – А то, что проснулся я и не знаю, чего они говорили, кто что предлагал. Я говорю им: «Ну, что ж, вы, дорогие други мои, соратники, дело своё знаете, так что не подведите меня, батюшку царя и Отчизну нашу. За нами Москва, и отступать нам пока что некуда. А там как Бог даст», – и попрощался с ними. И вот теперь и не знаю, что же завтра будет.

      – Да как Бог даст, так и будет.

      – И то верно, – сказал Михаил Илларионович, – а то, может, сходишь к ним, спросишь, кто из них что предлагал, может, что дельное?

      – Нет, – говорю, – нельзя. Во-первых, неудобно.

      – А во-вторых что? – насторожился Кутузов.

      – А во-вторых, – говорю, – враг наш, Наполеон, хоть и поганец, а где-то верно сказал: «Нельзя план перед сражением менять».

      – Почему?

      – Потому что тогда неясно будет, хороший был план или нет.

      – Так и сказал?

      – Точно так и сказал.

      – Вот ведь шельмец. А неглупый шельмец. Постой, – вдруг спохватился он, – так ведь это план менять нельзя, а у меня же никакого плана.

      – Отсутствие плана – это тоже план, – глубокомысленно произнёс я.

      После чего Кутузов махнул рукой и пошёл спать.

      – Не усну теперь, – почему-то сказал он.

      – Нервничать будете?

      – Нет, – ответил Михаил Илларионович, – я же тебе говорил, на совете уже выспался.

      На том мы и разошлись.

      Знаю, что и Кутузов молился, и я молился. А дальше вы всё знаете.

      После Бородинского сражения у нас выбора не было, пришлось Москву оставлять. Все шишки, конечно, на Кутузова посыпались.

      И мне от него досталось – ворчал он: «Послушался тебя, дурака».

      А тут как раз кто-то Москву поджёг, и заполыхала Москва, и пришлось Наполеону Москву покидать, а тут уж и Кутузов смекнул, что надо ему, Наполеону, другой дороги не давать, а гнать его по старой, разорённой Смоленской дороге.

      И тут как пошло, как поехало, как погнали французов… Тут уж и сам Михаил Илларионович мне бутыль самогона поставил, хорошего подмосковного первача.

      И выпили мы с ним, и салом закусили, и сказал он мне:

      – Верно ты тогда подсказал, верно. Ведь ежели бы я не заснул тогда на совете, наверняка бы какую-нибудь глупость сморозил. Все бы исполнять кинулись, глядишь, всё бы и по-иному вышло. Дал Бог, выиграли бы мы эту Бородинскую