Вечный зов. Том 1. Анатолий Степанович Иванов

и раньше никто тесно не сходился, и теперь никто особой дружбы не завязывал.

      Но Федор все явственнее ощущал холодок отчуждения, при встречах с ним люди как-то неловко прятали глаза, а миновав, оборачивались. Федор всей спиной чувствовал эти неприятные взгляды, сжимался, втягивал в плечи голову.

      Анна испытывала, видно, то же самое, большие светло-серые глаза ее, в которых можно было когда-то утонуть, делались все мельче, пустели, как степь к концу сентября. Стройная, высокая, имевшая уже троих детей, но все еще хранившая девичью легкость, она сразу как-то обмякла, потяжелела. Когда дома никого не было, частенько присаживалась к окну, грузно опустив на колени маленькие, горячие руки, подолгу смотрела на облитые синью утесы Звенигоры, каменела в какой-то угарной нескончаемой думе. Потом неожиданно вздрагивала, вздымалась ее грудь, начинало биться там что-то живое и яростное. Она клала на грудь руку, успокаивалась и продолжала тупо, не моргая, глядеть в окно.

      Нередко в таком положении заставал ее Федор, но ничего не говорил. Только подергивал кончиком уса. Она вздыхала, поднималась, выдергивала из головы костяную гребенку. Светло-русые волосы холодными волнами скатывались на плечи. Анна расчесывала их, снова большим узлом собирала на затылке и, сбросив окончательно забытье, принималась за домашность.

      Уехали они из Михайловки как-то неожиданно.

      Однажды в душный полдень восьмилетний Димка прибежал с улицы, напился молока и, поковыряв в носу, спросил:

      – Мама, а чего люди говорят… будто этого, дядьку Ивана, отец наш в тюрьму засадил?

      Федор, как раз входивший в комнату, застрял в дверях. Потом грузно опустился на табурет у стола. Посидел в тяжелом раздумье и вскочил, отшвырнул ногой табуретку.

      – Хватит! Каждый глазами напополам стригёт, будто и в самом деле я Ивана…

      И тем же часом уехал в Шантару, через три дня вернулся с новым приемщиком отделения, подкатил к дому бричку-пароконку.

      Через час нехитрые пожитки были уложены, Федор посадил на воз Анну с Андрейкой, сунул вожжи Семену:

      – Трогай потихоньку.

      Сам приостановился, попросил спичек у подошедшего Назарова.

      – Уезжаешь, значит? Где там робить будешь?

      – В МТС пойду. На курсы. По машинной части.

      – Эвон как. По машинной – это добре. Скоро их много, должно, машин-то, будет, – одобрил Панкрат. И, помолчав секунду, прямо сказал: – Это хорошо, что уезжаешь отсель.

      – Вот как?!

      Пробегавший мимо Евсей Галаншин полюбопытствовал с откровенным цинизмом:

      – А как ты, Федор, без Кирьяна-то? Али все же к себе его выпишешь?

      Внешне Федор остался спокоен, только потная шея налилась бронзой да потяжелели мятые щеки.

      – А это уж как мне удобнее, – усмехнувшись, полоснул он Евсея тугим взглядом.

      Кирьян Инютин с семьей уехал из Михайловки через неделю. А еще через две вездесущая Василиса Посконова, ездившая на воскресный шантарский базар, доставила известие, что Инютин тоже поступил на те самые курсы при МТС, о которых