Вечный зов. Том 2. Анатолий Степанович Иванов

мерзкий мальчишка! – вскрикнула она, вырвала руку. И пошла быстро, торопливо. Но вдруг вздрогнула, остановилась. Попятилась, глядя куда-то в небо, показывая вверх пальцем. – Я их всегда вижу, они меня всегда пугают… Кто это?

      В небе играли ласточки. Они стремительно и высоко взмывали, падали камнем вниз и снова взмывали.

      – Да это ласточки! – крикнул Юрка. – Ну, вспомни, папа еще песню тебе про ласточек сочинил. Ты ж мне рассказывала. А мы ее часто пели с тобой…

      – Песню? Какую песню?

      – Да вот эту…

      И Юрка, снова хватая мать за руку, торопливо, глотая слезы, заговорил:

      Над городом запах… черемух струится,

      Давно отступила уж зимняя стынь.

      И ласточки, ласточки… быстрые птицы

      Пронзают небесную синь…

      Едва Юрка заговорил это, брови Лизы опять задергались, она опять потерла виски и мучительно застонала. И мальчишка недетским чутьем угадал, что происходит с матерью, встал перед ней, умоляюще глядя ей в глаза.

      – Мамочка! Ну вспомни! Я вот сейчас… даже спою. Вот, послушай…

      И он неумело запел срывающимся от волнения голосом:

      …И ежели в сердце тоска застучится,

      Ты голову в небо чуть-чуть запрокинь…

      И сразу увидишь, как вольные птицы

      Пронзают небесную синь.

      Он замолк. Он с надеждой глядел на мать снизу вверх.

      – Ну, вспомни! Ты еще говорила, что папа не до конца сочинил эту песню, потому что ему некогда. Но он ее досочинит тебе.

      – Да, да, ему некогда, – пробормотала Лиза. – И сразу увидишь… как быстрые птицы… пронзают…

      Лицо ее, измученное, некрасивое, исказилось совсем до неузнаваемости, стало вовсе страшным. Потом по нему прошла, прокатилась судорога, глаза широко раскрылись, в них затрепетал неясный свет, загорелось что-то осмысленное. И вдруг быстро-быстро, в две-три секунды, ее глаза наполнились слезами, губы задрожали, и она, шатаясь, протянула к сыну руки, закричала на всю степь пронзительно и страшно:

      – Юрка-а! Ю-юрка! Сыно-ок!

      – Мама! – бросился к ней мальчишка.

      – Сынок! Сыночек! Сыно-ок! – кричала и кричала Лиза, крепко прижимая к себе худенькое и грязное дрожащее тельце…

* * *

      – …Вот так он мне, Юрочка мой, разум вернул, – утомленная разговором, произнесла Елизавета Никандровна. Голос ее рвался, был слаб и беспомощен. – Постороннему это не понять, я говорю. Да и самая… Я ничего не помню, все это со слов Юрика. Я помню только смутно, как мы с ним… я и сын… возвращались откуда-то в город. Это я помню уже… И все, что после. А до этого – темный провал. Но Юра говорит, что все это было так.

      Поликарп Матвеевич, потрясенный услышанным, молчал. Да и что было говорить, какие слова найти, чтобы ее утешить, что ли, ободрить, поддержать? Их не было, этих слов, а кроме того, он чувствовал, что она, пережившая все это, не то чтобы не нуждалась, а просто не хотела сейчас таких слов, потому что они были бы бесполезны.

      Вздохнув, Елизавета Никандровна с грустью произнесла:

      – Антон