Праздник лишних орлов (сборник). Александр Бушковский

Я наклоняюсь к нему с перегаром, он на горшке сидит, я ему: «Здравствуй, мальчик!» – и протягиваю плюшевого такого бульдога, а мальчик ка-ак плюнет в меня! Прямо в глаз попал…

      Горе захохотал, Пух с Лехой усмехнулись.

      – Утерся я собакой, – продолжал Фома, – и думаю: «Хороший мальчик, весь в папу!»

      Выпили по третьей, и стало легче.

      – Этот бульдог до сих пор любимая игрушка, – сказал Пух, – у меня к нему медальки приколоты.

      – А ты как, Иван-джан? – продолжал спрашивать Фома. – Остепенился?

      – Вроде того. Стараюсь вести размеренную жизнь. Семью вот завел.

      – Ну и слава Господу.

      – Ты лучше о себе расскажи. Что да как тут у тебя? – Горе решил начать. – Я смотрю, ты ведь не здесь живешь?

      – Нет, это Алексея комната.

      – Да уж понятно! Ты пока так, наверное, не успел бы обосноваться.

      Комната у Алексея была обжитая, можно сказать, уютная. Ничего роскошного в ней, правда, не наблюдалось, не было даже телевизора, но на столе стоял ноутбук, окна убраны цветными занавесками, а стены оклеены светлыми обоями. В красном углу, между окнами, висела старая икона с Николой Чудотворцем. В комнате было тепло от круглой печи.

      – У меня в пекарне свой закуток есть, – стал рассказывать Фома. – Там лавка, ширмочка. Я один, никто думать не мешает. Отче выделил.

      Он кивнул на Алексея. Тот спокойно слушал.

      – Не могу я в общаге с трудниками жить. Говорят, гордыня, а там такие есть персонажи, терпеть невозможно. Бичи натуральные, наркоманы чуть не на ломах[8] – в общем, всякие. Казарма там. Не хочу я уже казармы. Полжизни в этой казарме…

      – А баня?

      – Есть баня, даже душевая с бойлером. И прачечная есть, постирать можно.

      – Что-то ты похудел, на диете, что ли? Или постишься?

      – Аппетита нет последнее время. Кормят, кстати, хорошо. Видали там, на стройке, работяг? Личики у всех накусаны. Парное молоко, свежий воздух, трудотерапия. Санаторий, короче.

      – Ну, по тебе, честно скажу, этого не видно, – сказал Пух, решив подойти немного ближе к делу. – Болеешь? Или…

      – Давай потом, брат! – отмахнулся Фома.

      Пух молча налил еще по рюмке. Глядя на них, Алексей допил свою. Самогон казался все вкуснее. Фома порозовел, Горе вытирал испарину со лба, и от этого настроение улучшалось.

      – Я дико извиняюсь, Алексей, тут где-нибудь можно пойти и курнуть? – осторожно спросил Горе.

      – Ты куришь или как? – поинтересовался Пух у Фомы.

      – Мучаюсь, брат, – ответил тот, – стараюсь не оскверняться.

      – Пойдем, ребята, покажу место, где можно подымить! – предложил Алексей.

Пух, Фома и Горе

      Они остались на чердаке втроем. Горе отошел в дальний угол и курил там, глядя из окошечка на море.

      – Не хочу жаловаться, брат, но деваться некуда. – Фома стоял рядом с Пухом, смотрел в темный угол чердака и говорил вполголоса. – И сказать больше некому. Уж извини.

      Пух пропустил мимо ушей последнюю фразу и молчал.

      Фома подбирал слова:

      – Я, в общем, сюда приехал из-за того, что радоваться

8

На ломах – на ломке (жарг.).