Жар предательства. Дуглас Кеннеди

так не делай…», пожалуй, имели отношение не столько к поведению тех мужчин, что пристали ко мне, сколько были направлены против собственной самонадеянности и собственного легкомыслия. И о чем я думала? Как мне вообще пришло в голову выйти ночью на улицу в поисках голоса из репродуктора? Бухгалтер во мне пытался проанализировать ночной инцидент, отделяя эмоциональную составляющую – опасность, страх – от голых фактов. Неужели они и в самом деле собирались наброситься на меня и изнасиловать? Или я просто вызвала у них любопытство?

      Мой спаситель-портье принес мне мятный чай. Проворно и бесшумно он вошел в номер и поставил поднос на балконе, не разбудив Пола. Мой муж все так же крепко спал на кровати, не ведая о том, что недавно случилось. Глядя с балкона на угасающие созвездия, я пришла к выводу, что при всей гадливости и агрессивности тех мужчин сексуальное надругательство как таковое мне не грозило. Но сама я, безусловно, проявила безрассудство, выйдя ночью на незнакомую улицу. И я не прощу себе подобную импульсивность, пока не пойму, что толкнуло меня навстречу опасности.

      – Привет.

      В дверях, ведущих на балкон, стоял Пол, в белой джеллабе, которую ночной портье принес вместе с мятным чаем.

      – Долго же ты спал, – заметила я.

      – А ты?

      – Почти столько же.

      – А одежды моей, я вижу, нет.

      – Ее стирают, прямо сейчас. А джеллаба тебе идет.

      – У французов есть специальное слово для обозначения стареющих хиппи, одетых так, будто они только что выползли из наркопритона, – baba-cool. Джеллабу я никогда не носил даже тогда, когда жил здесь целый год.

      – Но она прекрасно дополняет твой имидж стареющего хиппи.

      Пол наклонился и поцеловал меня в губы.

      – Сам напросился, да? – сказал он.

      – Ода.

      Теперь я наклонилась и поцеловала мужа.

      – Чаю?

      – С удовольствием.

      Я налила два стакана. Мы чокнулись.

      – À nous, – произнес Пол.

      – За нас, – вторила я.

      Он взял меня за руку. Мы вместе смотрели на нарождающийся день.

      – Знаешь, как называют это время суток?

      – Помимо «рассвета»?

      – Да, помимо «рассвета» или «зари».

      – Последнее определение очень поэтично.

      – Как и «синий час».

      В разговоре возникла пауза, пока я осмысливала это словосочетание. Потом сама попробовала его произнести:

      – Синий час…

      – Красиво, да?

      – Красиво. Уже не темно, еще не светло.

      – Час, когда все рисуется не тем, чем является на самом деле. Когда все сущее мы воспринимаем на грани воображения.

      – Одновременно четко и размыто?

      – Ясно и расплывчато? Загадочность под маской простоты?

      – Интересный образ, – заметила я.

      Пол нагнулся ко мне и пылко поцеловал:

      – J’ai envie de toi[38].

      И я тоже страстно его желала. Особенно после столь долгого живительного сна. После инцидента на темной улице. В обволакивающих красках «синего часа».

      Он поднял меня с шезлонга. Его ладони скользнули под

38

J’ai envie de toi. – Я желаю тебя (фр.).