Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа. Иоан Поппа

Умер старшина из 2-го батальона.

      – Когда?

      – Два дня назад. Сердце не выдержало.

      – А другой гроб?

      – Для лейтенанта Павела из 6-й роты.

      – Умер Павел?

      – Да.

      – Когда? Как?

      – Да… позавчера. Тоже позавчера. Он был на высоте, снаружи, и крепил оконные рамы вместе с военными. Работал со строительным пистолетом. Когда выстрелил третий дюбель, сломался боек и дюбель вошел ему в левый глаз. Умер на месте.

      – Он был женат?

      – Да. У него остался и ребенок. Жена приехала вчера… Горе большое, что тут…

      Солдат стоит передо мной, тяжело дыша, и пар выходит у него изо рта и тает в воздухе. Добавляет, глядя на меня почти в упор:

      – И старшина был женат. Имел троих детей.

      – Да… Постойте! А где же трупы?

      – В морге, товарищ лейтенант.

      – В военном госпитале?

      – Нет. Что им там делать? Сейчас они в большом морге, в Институте судебной медицины, позади танковой дивизии на шоссе Олтеницей, в 4-м секторе. Им делают вскрытие. Только зря доктора их режут. Якобы нужно констатировать причину смерти. Что там констатировать?

      – Ага. И вы едете туда?

      – Мы их несем только до ворот. Оттуда их заберет грузовик.

      – Ступайте! – говорю им.

      И солдаты удаляются. Взбираюсь на леса, откуда раздаются размеренные удары молотка, потом спрыгиваю с лесов вовнутрь мастерской на отметке «57», – совсем высоко, где работают плотники Джирядэ Костаке. Готовят доски для лесов, которые будут смонтированы с наружной стороны, выше этой отметки.

      Диск циркулярной пилы резво вращается. Люди толкают к нему по верстаку широкие доски, чтобы подогнать под нужный им размер, и, когда дерево доходит до диска, стальные зубцы с аппетитом кусают его, металл издает стонущий звук и дымится древесной пылью. Ноздри щекочет запах смолы. Шум стоит такой сильный, что людям приходится кричать друг другу на ухо. Пять работников таскают доски наружу. В одном из углов помещения, превращенного в мастерскую, вижу, как на полу растянулись Добрикэ Вылку и Аврэмеску Георге.

      Направляюсь к Костаке, работающему у верстака:

      – Что это с Добрикэ и Аврэмеску? – кричу что есть сил.

      Джирядэ останавливает машину и говорит мне:

      – У них болят животы. Их прихватило внезапно. Выблевали все, что съели. И Дорка тоже чувствует себя нехорошо.

      – Скажи людям, чтобы собрались!

      Джирядэ делает знак каской, описывая ею широкие круги над головой, и шестеро плотников подходят ко мне.

      – Что вы ели? Вам приносил кто-нибудь еду из дома? Вы пили что-то?

      Люди отрицают: никто не пил ничего, а из еды – только то, что им давали в столовой. Я строю их и заставляю открыть рты и высунуть языки.

      – Некрасиво высовывать язык товарищу офицеру, – притворяется стеснительным Цэкэлэу Паску.

      – Ну, так вы и не делайте этого – только, когда я вам приказываю. Ну-ка! Посмотрю на ваши языки!

      Но