Иллюзия вторая. Перелом. Игорь Григорьян

всего лишь роль такси, не вмешиваясь в содержание того, что он переносит. Он беспристрастен и объективен, он честен, прям и исполнителен. И никогда, – Артак немного повысил голос, – никогда и нигде свет не смешивает свою высшую природу с содержимым любого из этих мешков, – дракон показал взглядом вниз, туда, где лежали все существующие действия и поступки, где лежали все человеческие деяния.

      В беспорядке они были разбросаны по зеркальному полу и прикрывали своими тканевыми телами, сотканными из прочной мешковины, часть отражающей поверхности.

      – Только сам человек в состоянии исказить изображение, сделать его тяжёлым или даже совсем неподъемным, скажем, пропустив тот же самый свет через вот этот мешок с жадностью. Или через тот, со страхом. Или вот ещё лучше – через мешок со страстями. Правда, свет в состоянии легко вернуть себе невесомость, пройдя сквозь всего лишь одну пылинку, упавшую с мешка с любовью. Да что там пылинку, – Артак улыбнулся, обнажив белые, ровные, и достаточно крупные зубы, – одного атома вполне будет достаточно для того чтобы вернуть свету его абсолютную суть.

      – Всего лишь одного атома? – переспросила Агафья Тихоновна.

      – Да, – Артак усмехнулся, – всего лишь одного атома, а если быть до конца откровенным, то хватит даже безатомарной, безотносительной мысли, хватит бестелесной идеи, содержащей в себе истинную, и в этом смысле – святую любовь, – он мечтательно посмотрел вверх и быстро закончил:

      – Любовь меняет восприятие сильнее всего.

      – Но любовь нас и так окружает, где бы мы ни находились, не правда ли? – Агафья Тихоновна хорошо помнила вывернутый наизнанку мешок с этой самой любовью, который продолжал хранить своё содержимое снаружи себя самого.

      – Хранить – в данном случае – оберегать, – Артак, как обычно, с легкостью читал мысли окружающих, – оберегать от того, что внутри, а именно – от содержимого этих мешков, – он опять заулыбался, демонстрируя белоснежно-кипенные зубы, и немного отодвинул куль с трусостью от себя, – тут, как обычно, всё просто. А просто – это практически всегда с точностью до наоборот.

      – Не понимаю, – Агафья Тихоновна часто и мелко заморгала, пытаясь сосредоточиться.

      – И понимать нечего. Всё, что здесь есть – находится внутри мешков, тогда как любовь – снаружи. И мешковина надежно сохраняет одно от другого, как если бы было совсем наоборот – если бы любовь пряталась за прочной тканью от выпущенных наружу кипящих вулканов, которые, несомненно содержат многие из этих мешков. Выпущенные и неконтролируемые, прежде всего они бы начали пожирать всё, что их окружает. Заливать всё существующее своей горячей и неконтролируемой лавой. Сжигать, испепелять, кремировать. И начали бы они именно с человеческого восприятия действительности. Изменили бы её до неузнаваемости и, в конце концов, пожрали бы всё то, что так ревностно пытается сберечь эта простая и прочная мешковина.

      – Но почему?

      – Потому что