Разрушь меня. Разгадай меня. Зажги меня (сборник). Тахира Мафи

от моей ужасной болезни. Я передумала много всяких глупостей, прежде чем поняла, что натворила.

      Я ведь только хотела помочь!

      Следующие три года я провела в больницах, судах, центрах заключения несовершеннолетних преступников, пережив ад электрошоковой терапии и транквилизаторов. Ничего не помогало. Все было бесполезно. Не считая смертной казни, изоляция в специальной психиатрической лечебнице была единственным способом спасти общество от ужасной угрозы по имени Джульетта.

      Адама Кента, шагнувшего в мою камеру в психушке, я не видела три года.

      Он изменился. Стал жестче, выше, суровее, сильнее. Татуированный, мускулистый, заматеревший, быстрый и бесшумный, он словно не мог позволить себе быть мягким, медлительным и расслабленным, будто стали слишком опасны нетренированность, слабость или неумелость. Черты его лица, гладкие и правильные, стали более четкими за годы лишений и борьбы за выживание.

      Он уже не маленький мальчик. Он не боится. Он солдат.

      С другой стороны, не так уж он и изменился. У него по-прежнему невероятно синие глаза, каких я больше ни у кого не видела: темные, глубокие, страстные. Меня всегда интересовало, каково видеть мир через такие прекрасные линзы. Что, если цвет глаз означает, что ты видишь мир по-другому? Или что мир видит тебя иначе?

      Я должна была узнать Адама сразу, едва он вошел в камеру.

      Интуитивно я и узнала, но я так старалась подавить воспоминания о прошлом, что отказывалась верить в такое совпадение. Потому что в какой-то степени не хотела помнить. Слишком боялась надеяться. Не представляла, что изменится, если это он.

      Я часто думаю, как теперь выгляжу.

      Возможно, я лишь бледная тень себя прежней. Я три года не смотрелась в зеркало, боясь того, что могу увидеть.

      Кто-то стучит в дверь.

      От страха я, как из катапульты, отлетаю на другой конец комнаты. Адам переглядывается со мной и открывает дверь. Отступаю в самый дальний угол.

      Я прислушиваюсь, но до меня доносятся лишь приглушенные голоса, обрывки слов и чье-то покашливание.

      – Спущусь через минуту, – громко говорит Адам, явно желая закончить разговор.

      – Да ладно тебе ломаться, я хочу посмотреть…

      – В театр сходи, если посмотреть приспичило. Все, Кенджи, вали отсюда.

      – Подожди, ты мне скажи: она что, зажигает взглядом мебель? – смеется Кенджи. Скривившись, я опускаюсь на пол за кроватью, обхватываю себя руками и стараюсь не слушать разговор.

      Не получается.

      Адам вздыхает. Я так и вижу, как он потирает лоб.

      – Слушай, шел бы ты, а?

      Кенджи давится от смеха:

      – Чего ты вдруг такой чувствительный? Раскис в бабьем обществе?

      Адам говорит что-то, чего я не расслышала.

      Дверь с грохотом закрывается.

      Я выглядываю из своего тайника. Адам стоит смущенный.

      У меня розовеют щеки. Я рассматриваю сложное плетение нитей прекрасного ковра на полу, трогаю текстильные обои и жду, пока Адам