Разрушь меня. Разгадай меня. Зажги меня (сборник). Тахира Мафи

боль, то стану это делать? Ты такой же, как все! Ты тоже считаешь меня чудовищем, как остальные. Ты совершенно не понимаешь меня.

      – Джульетта…

      – Нет.

      Я этого не хочу. Я не хочу забирать у него жизнь.

      Я не хочу быть чем-то для кого-то. Я хочу быть собой, выбирать свою жизнь сама, не становясь чудовищем. Слова зазвучали медленно и ровно, когда я сказала:

      – Я ценю человеческую жизнь гораздо больше, чем ты, Уорнер.

      Он открыл рот, но ничего не сказал – захохотал, качая головой.

      – В чем дело? – спросила я, не сдержавшись.

      – Ты назвала меня по имени, – ухмыляясь, отозвался он. – Ты еще ни разу не обращалась ко мне напрямую. Это означает, что в моей работе над тобой наметился прогресс.

      – Я только что сказала, что не стану…

      Он оборвал меня:

      – Меня не интересуют твои моральные дилеммы. Ты просто тянешь время, отказываясь признавать очевидное. Это пройдет, я подожду.

      – Я не отрицаю очевидного…

      – Еще как отрицаешь. Идешь в отказ. Ты еще не знаешь, Джульетта, но ты ужасно скверная девчонка, – сказал он, с издевкой схватившись за сердце. – Как раз в моем вкусе.

      Это положительно невозможно слушать.

      – В моей комнате живет солдат, – сказала я, тяжело дыша. – Убери камеры, или я немедленно уйду отсюда.

      Глаза Уорнера потемнели на долю секунды.

      – А где твой солдат, кстати?

      – Понятия не имею. – Очень надеюсь, что я не покраснела. – Это ты приставил его ко мне.

      – Да. – Он сделал задумчивый вид. – Мне нравится смотреть, как ты смущаешься. Тебе при нем неловко, да?

      Я вспомнила руки Адама на своем теле, его губы совсем близко от моих, запах его кожи, мокрой от обжигающего душа, под которым мы стояли вдвоем, и вдруг мое сердце будто кулаками застучало изнутри по ребрам, желая выпрыгнуть.

      – Да, да, мне при нем очень неловко.

      – А знаешь, почему я выбрал его? – вкрадчиво спрашивает Уорнер, и меня словно сбивает грузовик.

      Адама специально отбирали.

      В принципе логично: кого попало ко мне в камеру не подсадили бы. Уорнер ничего не делает просто так. Он наверняка знает, что мы с Адамом были знакомы. Он более жесток и расчетлив, чем я думала.

      – Нет, – всасываю воздух. – Не знаю. – Выдыхаю. Нельзя забывать дышать.

      – Он сам вызвался, – отвечает Уорнер, и я замираю, ошеломленная. – Сказал, что ходил с тобой в школу много лет назад, но ты, наверное, его не вспомнишь, он сильно изменился. Кент сплел весьма убедительную историю: будто бы очень рад узнать, что тебя изолировали. – Тут Уорнер наконец посмотрел на меня.

      Мои кости, как кубики льда, звякают друг о друга, промораживая меня до самого сердца.

      – Слушай, мне любопытно… Ты помнишь его?

      – Нет, – солгала я помертвевшими губами. Я пытаюсь отделить правду от лжи, домыслов и измышлений, но фразы обвиваются вокруг горла.

      Адам знал меня, когда входил в камеру.

      Он знал, кто я.

      Он