Разрушь меня. Разгадай меня. Зажги меня (сборник). Тахира Мафи

больше не просил коснуться его, а я не предлагала.

      – Для чего? – Я смотрю на маленькие лоскутки ткани, ощущая нервный зуд на коже.

      Уорнер улыбается медленной коварной улыбкой.

      – Для проверки способностей. – Он хватает меня за запястье и вкладывает скомканную ткань мне в ладонь. – На первый раз я отвернусь.

      Отвращение почти заглушено волнением.

      Руки дрожат, когда я надеваю новый наряд: крохотный лиф и микроскопические шортики. Я, можно сказать, почти голая. Я едва сдерживаюсь, чтобы не выть от страха при мысли, что это значит. Слабо покашливаю, и Уорнер тут же оборачивается.

      Он долго молчит, изучая дорожную карту моего тела. Я готова разодрать ковер и пришить кусок к своей коже. Уорнер с улыбкой предлагает мне руку.

      Я гранит, известняк, мраморное стекло. Я не двигаюсь.

      Он опускает руку и чуть наклоняет голову.

      – Следуй за мной.

      Уорнер открывает дверь. Снаружи стоит Адам. Он отлично умеет скрывать свои чувства, и лишь наметанный глаз может заметить, что он в шоке. Его выдает лишь внезапно напрягшийся лоб и виски. Он чувствует: что-то не так. Он даже поворачивает шею, чтобы получше разглядеть меня. Он растерянно моргает.

      – Сэр?

      – Оставайся на посту, солдат. Я забираю это отсюда.

      Адам не отвечает, не отвечает, не отвечает.

      – Есть, сэр, – говорит он неожиданно хрипло.

      Я чувствую на себе его взгляд, идя по коридору.

      Уорнер ведет меня туда, где я еще не бывала. Коридоры все темнее, мрачнее и уже. Мне кажется, мы идем вниз.

      В подвал.

      Проходим одну, вторую, третью, четвертую металлическую дверь. Повсюду солдаты. Они смотрят на меня со страхом, смешанным с иным чувством, которое я затрудняюсь определить. Вернее, не хочу. Я уже знаю, что в здании очень мало женщин.

      Если и есть подходящее время гордиться моей… неприкасаемостью, так только сейчас.

      Лишь это дает мне иммунитет от сотен молодых мужчин с жадными глазами. И лишь поэтому Адам остается со мной: Уорнер считает его бумажным солдатиком, картонным макетом, машиной, смазанной приказами и поручениями. Он думает, что в присутствии Адама я стыжусь воспоминаний о моем прошлом. Он и не подозревает, что Адам свободно может касаться меня.

      Никто другой не решился бы. Все встречные солдаты каменеют от страха.

      Темнота как черная парусина, истыканная тупым ножом; лучики света заглядывают в прорехи. Это живо напоминает мне о камере в психлечебнице. Кожа покрывается пупырышками от неподконтрольного страха.

      Меня окружают люди с автоматами.

      – Пошла внутрь, – говорит Уорнер. Меня вталкивают в пустую комнату, где слабо пахнет плесенью. Кто-то нажимает на выключатель. Загораются, мигая, флуоресцентные лампы. Они освещают бледно-желтые стены и ковер цвета мертвой травы на полу. Дверь с грохотом захлопывается.

      В комнате нет ничего, кроме паутины и огромного, на полстены, зеркала. Догадываюсь, что Уорнер и его пособники стоят