Саквояж со светлым будущим. Татьяна Устинова

что из ревности! Ну, нет там ничего, кроме ревности этой! Наследство неубедительно очень!

      Весник, который давно уже занимался своими делами, последнюю реплику уловил.

      – Ты с моими авторами поосторожней, – велел он издалека, – особенно с гениями! Неубедительно, понимаешь ли! Все убедительно! Дим, ну где Маша застряла? Приглашать народ на совещание или рано еще?

      – У Маркова она, ты же знаешь.

      В нагрудном кармане у него завибрировал телефон, и он вытащил трубку.

      Номер был знакомый.

      Дьявол. Он обещал позвонить и не позвонил.

      Лицом и плечами он сделал Веселовскому какой-то знак, который тот, видимо, хорошо понял, потому что кивнул и уткнулся в журнал, всем своим видом подтверждая, что ничего не слушает.

      – Алло, Люда, привет.

      – Ты опять занят?

      – Занят, – признался Родионов. – Я в издательстве.

      – Я тебе домой звонила, но там твоя… монахиня Калистрата подошла. Я не стала тебя просить, потому что все равно не позовет!

      То, что она звонила ему домой, напомнило ему нечто неприятное, и он некоторое время пытался вспомнить, что именно, да так и не вспомнил.

      – Дима, я соскучилась. Когда мы встретимся?

      – Я не знаю. Я тебе потом сам позвоню.

      – Вот ты все не знаешь и не знаешь! А если уведет меня кто-нибудь, что ты станешь делать?

      – Ничего не стану делать, – пробормотал Родионов. – Я не Ромео.

      Веселовский хмыкнул из-за своего журнала, но головы не поднял.

      – Дим, я не расслышала!

      – И хорошо, что не расслышала, – громко сказал Родионов. – Я просил, чтобы чай принесли.

      Это показалось ей подозрительным и даже отчасти обидным.

      – Ты что? – спросила она. – В ресторане?

      – Я в издательстве, – повторил Родионов терпеливо. – Я тебе уже говорил.

      – Дим, когда мы встретимся, а? Месяц прошел, как мы виделись! Может, уже пора опять повидаться?

      – Я в Киев улетаю, – сообщил Родионов, наскоро подумав о том, что порция беззаботного секса ему не помешала бы, особенно перед тяжелой командировкой. Как спортсмену перед Олимпиадой. – Послезавтра.

      Люда расстроилась и рассердилась, он моментально это почувствовал.

      – Дим, а я что? Ничего для тебя не значу, да? Совсем ничего?

      Это была истинная правда – она же сермяжная, кондовая, посконная и домотканая, – но Люде об этом лучше не сообщать.

      – Почему ты мне говоришь о том, что уезжаешь, в самую последнюю минуту?! А эта твоя швабра с тобой едет, да?

      Родионов промолчал.

      Их отношения были устроены таким особенным, волшебным и очень удобным для него образом, что ни на какие такие вопросы он не отвечал и ловко делал вид, что вообще их не слышит. Заставить его их услышать было решительно невозможно.

      Веселовский глянул на него лукавым глазом, перелистнул журнал и опять углубился в чтение. Весник на заднем плане водрузил на стол ноги в полированных штиблетах, сцепил пальцы на животе, откинулся на спинку кресла и монотонным голосом продолжал отчитывать