Из тупика. Том 1. Валентин Пикуль

катер, повинуясь могучему рывку сильных тел, повисает над водой; крейсер снова дает ход; матросы напряглись для рывка.

      Там знакомый служит шкипер.

      Дай, братцы,

      дай, братцы,

      дай!..

      Катер уже качается вровень с палубой крейсера, остался последний рывок, и заводила жалобно выводит:

      Он поймал недавно т…

      Ай, братцы,

      ай, братцы,

      ай!

      Все! Катер плюхается мокрым днищем в кильблоки, но Быстроковский недовольно щелкает крышкой хронометра.

      – Полторы секунды лишку. Заленились… Труш! Всех палубных на полчаса вдоль шкафута, чтобы в другой раз было им веселее.

      Старший офицер поворачивается, и вот уже слышны голоса:

      – Шкура ты! Сопля на цыпочках!

      Быстроковский возвращается и, вглядываясь в черные замкнутые лица, произносит совсем спокойно (его смутить трудно):

      – Труш! Не полчаса, а – час шкафута… На прожарку!

      В кают-компании уже хлопает пробка; на яркой этикетке с шампанским карандашом надписано: «Не забыть, что наша баронесса – лютеранка!» Офицеры со смехом чокаются бокалами с минером Фиттингофом: барон вернулся живым, орден ему обеспечен, он счастлив, теперь будет рассказов на целую неделю. Но славу у барона тут же отнимает корниловский дог Бим, явившийся как раз к разливу шампанского – без хвоста.

      – Я знаю, кто это сделал! – в бешенстве кричит Корнилов, лаская свою собаку. – Бим, Бимчик, родной… А, Федерсон!

      Федерсон – в дверях. Как всегда, невозмутимый.

      – В чем дело? – говорит механик. – Когда у меня случается обруб на ответственной магистрали, я накладываю асбестовый манжет. И машина, мой дорогой, работает дальше!

      – Это ваш трюмный Бирюков отомстил мне на собаке…

      В разговор вступает мичман Носков:

      – Трюмный матрос Бирюков неотлучно был у насоса, а топор на крейсере только один… для рубки мяса! На камбузе.

      Звонок на камбуз. Коки клянутся, что топор на месте и об собачий хвост они его не поганили. Коки заняты, идет раздача обеда, фельдфебели уже потащили ендовы с вином. Навстречу казенному вину проносят в душевую убитых с катера. Мертвецы завернуты плотно, словно их где-то украли и теперь ищут место, чтобы получше спрятать. Зато возле ендов всегда веселье. Здесь тебе чарку нальют. Хоть земля тресни, а чарку матрос получит. Год за годом, день за днем – чарочка за чарочкой, так и плывет служба, пока бочек десять не выдуешь. И тогда без чарки уже не можешь – будто червяк в тебе сидит, требует, сосет…

      Вино всегда во власти боцманматов, и фельдфебель Скок бережно, словно икону, водружает ендову на палубе:

      – Не напирай! Осади! Успеешь свое выжрать… Господин Труш, извольте выпить за наше здоровье.

      Власий Труш успевает хватить две сразу, одну за другой, и передает стаканчик кондукто́ру Самокину:

      – Держи, хвороба секретная!

      Самокин – интеллигенция: не офицер и не матрос. Живет рядом с салоном, а за чарочкой и жратвой к матросам бегает. Хлоп! – и нет ее родимой. И вытирает лихие усищи.

      – Не