На этом свете (сборник). Дмитрий Филиппов

квартире был бардак. Тарелки на праздничном столе сметены в одну кучу, у подоконника разбитый цветочный горшок, алоэ в куче земли, на полу валяются книги, газеты, засаленный мужской халат, пульт от телевизора и очки с оторванной дужкой.

      – Собирайся, тетя Надя, – сказал я.

      Игорь вышел из комнаты, кряхтя и пошатываясь. Грязные джинсы и рваная футболка.

      – Здорово, что ли, – протянул мне руку.

      – Здоровей видали.

      Выглядел он жалко: пропитый, опухший, с разбитой нижней губой; в углах рта слипшиеся желтые колтуны, на полметра разит перегоревшим сивушным маслом и потом. Седая борода торчала клочками, взгляд мутных глаз непонимающе пачкал пространство.

      – Ты чего творишь?

      – А ничего… Эта вешалка вот уже где сидит, – он постучал ребром ладони по кадыку. – Забирай ее или ушатаю: сначала ее, потом себя.

      – Герой.

      – Все достало, Костя, жить не хочу…

      – Так не живи.

      – Мать жалко… – он всхлипнул. – Как она без меня будет?

      Тетя Надя убирала продукты в холодильник.

      – Пойдем покурим.

      Курили в ванной. Дядя выдыхал сизый дым трудно, с усилием. Загреб ладонью лысеющую макушку, с силой провел. Руки его затряслись.

      – Работу тебе надо найти, – сказал я.

      – Да, надо бы…

      Работать дядя не умел. Трудиться любил, и делал это самозабвенно, а вот работать от звонка до звонка не умел категорически. Что-то дворянское было в этой позиции, голубых кровей. Разругавшись с заказчиками, он отработал месяц в такси. Получив расчет, устроил гусарскую пирушку и прогулял все за пару дней. Сейчас жил на шее матери – блокадная пенсия тети Нади позволяла не умирать с голоду.

      – Скажи мне, Костя, я ведь не последнее говно?

      – Не последнее.

      – Нет, ты прямо скажи. Я ведь что-то сделал за свою жизнь: работ четыреста наберется. В Америке мои работы есть, в Германии, в России, само собой… Тридцать лет коту под хвост. Ни денег, ни славы, ни счастья. Кому все это было нужно?

      – Тебе.

      – Вот. А теперь и мне не нужно. И зачем дальше жить? Мне бы пистолет – пустил бы пулю в сердце.

      – Как Маяковский?

      – Ну да, в голову – не эс… не эстетично, – он запнулся на длинном слове. – В петлю лезть – пошло; с крыши прыгать… как малолетка, тьфу…

      – Все правильно. В сердце – то, что надо.

      – Дело ответственное. Пистолет нужен.

      Разговоры о смерти он вел уже лет пять. Я привык. Все привыкли. Да и он, наверное, тоже привык.

      Поскреблась в дверь тетя Надя.

      – Костик, я готова.

      Дворник нещадно скрипел, лобовое стекло запотевало. Я машинально доставал левой рукой тряпку из-под сиденья и на ходу протирал стекло. Этот мир и правда сходит с ума, если в новогоднюю ночь идет дождь.

      – Я лекарство забыла, – произнесла тетя Надя.

      – Возвращаться не будем.

      Она знала, что мы не будем возвращаться, просто хотела, чтобы я это произнес. Я произнес, и ей стало спокойнее.

      Мы летели по спящей стране, мимо вымерших деревень вдоль дороги.