На этом свете (сборник). Дмитрий Филиппов

легко. В нос ударил стойкий запах перегара.

      Игорь спал. Лежал на животе, раскинувшись на весь диван, тяжело сопел заложенным носом. Перед диваном сгрудилась батарея пустых бутылок. Из открытой форточки тянуло сквозняком. Тетя Надя облегченно потопталась на месте, накрыла Игоря одеялом и зашагала на кухню, старательно не глядя мне в глаза.

      Конечно, потом сели на кухне. Тетя Надя наделала бутербродов. Я у?

      же допивал чай, когда она мне сказала:

      – Из садоводства звонили. Помнишь, в ноябре был ураган, дамбу перекрывали?

      – Ну.

      – Сосны упали. Прямо на дом. Одна пополам сломалась, рухнула на веранду. Нет больше веранды. Другую вырвало с корнем и обрушило на дом, ровно посередине. Крышу пробило, обшивку, шифер, переборки. Говорила Игорю: съезди, посмотри – какое там… Все рушится, все летит куда-то. Уже ничего не будет, как раньше, ничего не вернется.

      – Что делать будешь?

      Она замолчала. Мой вопрос прижал к нёбу ее язык (бывают такие вопросы), и потребовалась вся твердость, вся бескрайняя теплота, разлитая в ее имени, чтобы протолкнуть одно слово:

      – Жить.

      Мэрилин Мэнсон

Рассказ

      Первый раз я приехал в Москву в феврале 2001 года, в слякотное похмельное утро на заре нового тысячелетия. Мы отправились с Юркой без копейки денег и с надеждой попасть на концерт Мэрилина Мэнсона – рок-идола того времени. Это был первый и единственный его концерт в России. Когда тебе семнадцать лет, ты не замечаешь, что страна хрипит и агонизирует. Не потому, что слеп, а просто тебе не с чем сравнивать. Молодость интересуется только собой.

      Ленинградский вокзал встретил нас бомжами, проститутками, торговцами и кидалами всех мастей. А еще он встретил нас, настороженных и испуганных хиппарей, крепкими бритоголовыми парнями с очень недобрым взглядом. Спасло нас то, что в поезде мы познакомились с Борманом, молодым нацистом из Питера. Борман был, что называется, подкачан философией, носил немецкую трофейную пилотку с орлом, пил настойку боярышника и хотел умереть молодым. Он «перетер» о чем-то с московскими скинами, пару раз оборачивался в нашу сторону и что-то с ленцой объяснял своим собратьям. В итоге нас пропустили, провожая осмысленно-ненавидящим взглядом. Мы двинулись к метро, а за спиной грязно и визгливо зазвучала драка – таких, как мы, было полсостава.

      – Не оборачивайтесь, – сказал Борман.

      – За что? – спросил Юра, ускоряя шаг.

      – А ни за что. Вы – слабые, они – сильные. Разве мало?

      – Мало.

      – Ну тогда считай за Святую Русь, поруганную Мэнсоном.

      – Борман, ты ведь и сам на концерт.

      – Я на «Алису» еду. Но Мэнсон мне тоже нравится. Музыка – говно, а энергетика сумасшедшая. Последний раз такое только Курт вытворял.

      – А зачем ты нас сейчас вытащил?

      – Не знаю. Убогие вы какие-то.

      По питерской привычке мы перепрыгнули через турникеты и ломанулись вниз по эскалатору. Подождали Бормана внизу.

      – Дурачки, вы тут на хер никому не нужны. Никто за вами бегать не будет. Это Москва. Короче, тут наши пути расходятся, – он окинул нас на прощание сочувственным взглядом. –