Святая Грусть. Николай Гайдук

Обезглавыч? Так, что ли, по-нашему?

      А что? Тоже красиво.

      – А кто это с ним?

      – Видать, с детишками приехал.

      Палач – небогатого росту, незавидной осанки. Плоский широкий затылок серо-бурым бревном распирает грубую дорожную рубаху. Правое плечо косит вперед и вниз; видно, топор оттянул – профессиональная издержка. Лицо палача рыжеватое, словно кровью забрызганное. В глазах – вселенский холод, равнодушие. Белки с кровяными накрапами: то ли от морской болезни, то ли от бессонницы, то ли от водки. Сапоги сияют тупыми лакированными рылами, шаровары чёрную искру пересыпают на солнце. Будничное рубище с коротким рукавом – видны сухие костлявые руки, напоминающие продолжение топора. В зубах зажата трубка в виде человеческого черепа. Чёрный гниловонький дым над малиновой макушкой черепа – точно волосья дыбом.

      Шагает важно, медленно. Ледышки глаз поверх голов скользят.

      Ишь ты, как себя несёт!

      Как на продажу!.. Сурьёзный дяденька.

      Такому палец в рот не клади.

      Да и в задницу тоже.

      Мужики засмеялись. Невесело вышло, натужно.

      А зачем он пожаловал? Царь как будто раздумал казнить.

      А ты разве не знаешь, кум? Царь палача позвал карандаши чинить.

      А может, язычок тебе окоротить?

      На какое-то время в толпе стало тихо. И надо же такому приключиться: над головами, перелистывая воздух, пролетел брюхатый баклан – морской ворон; хвостом задёргал, опорожняясь…

      Топтар Обездаглаевич содрогнулся, голову в плечи втянул и так наморщился, будто кислым кулаком получил по морде.

      Кто был поближе и увидел – захохотали, заглушая волны и стаю чаек, стонущих вдали.

      Не поднимая головы, палач погнал зрачки под брови и скуксился ещё сильнее. Руку сунул в карман – за платком.

      Оглашенный Устя оказался неподалеку. Поинтересовался в недоумении:

      Сынки, а что вы ржете жеребцами?

      Баклан, баклан, дедуля… Ха-ха-ха…

      А что – баклан?

      Кучу добра набакланил на башку дурохамца. С высоты, как говорится, птичьего помёта!

      Устя Оглашенный заюродствовал:

      – Ай, как нехорошо встречаем гостя! Обос…

      Толпа единой глоткой выдохнула хохот; на ближайшей мачте галиона опущенный парус ударил крылом, и забрехали собаки во дворах, уступами уходящих в гору.

2

      И тут раздался выстрел, покрывающий всеобщее веселье.

      Люди затихли и замерли, широко раззявив хохотальники.

      Баклан споткнулся на меткой пуле и, теряя светлое перо, тяжело спикировал на береговой песок. Запахло дымным порохом; ветер смял синеватое облачко и протащил над причалом.

      Кто это срезал его? – зашептались.

      Боярин какой-тось.

      Ловко, чертяка!

      Навскидку стрелял, я заметил.

      Боярин в богатом платье, в черной лисьей шапке подошёл к палачу. Бросил птицу под ноги. Слегка поклонился и что-то сказал на дурохамском наречии:

      – Конда мезитол никиш.

      Морской ворон трепыхнулся. Песчинка прилипла к открытому глазу. Из-под крыла на камень выкатилась тёплая рубиновая