Святая Грусть. Николай Гайдук

задремавшей на камнях у причала. Жалко, ах жалко чудную эту картину!.. Вот так бы стоял на крутом берегу и смотрел бы, смотрел, да только где там…

      Как будто скребком по холсту – по свежим лоснящимся краскам – проскрёбся неуклюжий громадный галион. Разодранная холстина за кормой лоскутами захлопотала. Размазанные краски перемешались, прилипая к бортам чужеземца.

      Ослепительными иглами и солнечными нитками замелькал на воде потревоженный свет, «зашивая» косой и длинный разрыв, обезобразивший идиллическое полотно под названием «Утречко среди Фартовой Бухты».

      Чайка загалдела, поднимаясь и прижимая к животу два розовых цветка – мокрые лапы, роняющие солоноватые росы.

      Послышались команды на гортанном языке:

      Брасос кранбер!

      Анго!

      Кронкур!

      Моряки на реях замелькали, убирая паруса. Капитан рискованный попался. Громадный галион похож был на деревянный айсберг с тремя высоченными мачтами, с полубабой-полурыбой, мастерски вырезанной на бушприте и на корме. Заряженный страшною силой – неукротимой инерцией – галион, приближаясь к причальной стене, мог мимоходом её покорежить и примять, как слон приминает траву… Галион мог пойти по сухому, далеко мог пойти, если вовремя не остановишь.

      У кого-то нервы сдали на берегу. Раздался душераздирающий крик:

      – Отдавай!

      Капитан засмеялся, хорошо владея здешним языком:

      Ни за что не отдам!

      Отдавай, заморыш ё… Куда ты прёшь?!

      Якорный канат слетел со стопора. Многопудовый разлапистый якорь шумно обвалился – брызги над причальной стеной взлетели зеленоватым крупным виноградом.

      Мальчишки-ротозейники ловко ловили мокрый «виноград», глотали, причмокивая, хвалились:

      А у меня-то ягодка повкусней была!

      Зато моя крупнее!

      Ничего подобного – с одного куста.

      Грубый голос грянул сбоку:

      – Эй, мелюзга фартовая! Поберегись!

      С высокого борта канат полетел – над головами зашипела «змея пеньковая», раскручивая смоляные кольца. Петля захлестнула дубовую толстую кнехту, почерневшую от времени, от непогод. Канат ложился узловатыми «восьмерками», натужно скрипел между кнехтами – помаленьку потравливался, не в силах удержать гарцующую громадину. Вода плескалась между бортом и причальной стенкой, на дыбы вставала и похрапывала.

      Ребятня глазела на швартовку, отступала под напором взрослых, гомонила там и тут:

      Какой корабель, ух ты!

      А знаешь, как зовут его?

      Знаю. Голиаф.

      Не голиаф, а галион, понятно? Тятенька сказал мне.

      А какая разница?!

      Большая. Голиаф – человек, великан такой был.

      А это разве не великан? Вон скоко пушек на бортах натыкано.

      Это скоко же ему надо пороху с собой таскать?

      А чугунных ядер?

      Целу гору!

      – Не-е, с ядрами потонет он, как заштормит.

      – А што ему? Три дня болтался в окияне и хоть бы хны. Все паруса, все веревки на месте.

      А