Ищу человека (сборник). Сергей Довлатов

жили…

      – Дед Бори Ройблата тоже жил в Эстонии. И отец жил в Эстонии. Но Боря так и остался евреем. И ходит без работы…

      – Знаете, Довлатов, с вами невозможно разговаривать. Какие-то демагогические приемы. Мы дали вам работу, пошли навстречу. Думали, вы повзрослеете. Будете держаться немного солиднее…

      – Я же работаю, пишу.

      – И даже неплохо пишете. Сам Юрна недавно цитировал одну вашу фразу: «…Конструктивная идея затерялась в хаосе безответственного эксперимента…» Речь идет о другом. Ваша аполитичность, ваш инфантилизм… постоянно ждешь от вас какого-нибудь демарша. Вы зарабатываете двести пятьдесят рублей. К вам хорошо относятся, ценят ваш юмор, ваш стиль. Где отдача, спрашивается? Почему я должен тратить время на эти бесплодные разговоры? Я настоятельно прошу вас заменить Шаблинского. Он временно дает вам свой пиджак. Примерьте. Там, на вешалке…

      Я примерил.

      – Ну и лацканы, – говорю, – сюда бы орден Красного Знамени…

      – Все, – прервал меня редактор, – идите.

      Я ненавижу кладбищенские церемонии. Не потому, что кто-то умер, ведь близких хоронить мне не доводилось. А к посторонним я равнодушен. И все-таки ненавижу похороны. На фоне чьей-то смерти любое движение кажется безнравственным. Я ненавижу похороны за ощущение красивой убедительной скорби. За слезы чужих, посторонних людей. За подавляемое чувство радости: «Умер не ты, а другой». За тайное беспокойство относительно предстоящей выпивки. За неумеренные комплименты в адрес покойного. (Мне всегда хотелось крикнуть: «Ему наплевать. Будьте снисходительнее к живым. То есть ко мне, например».)

      И вот я должен, заменив Шаблинского, участвовать в похоронных торжествах, скорбеть и лицемерить. Звоню на телестудию:

      – Кто занимается похоронами?

      – Сам Ильвес.

      Я чуть не упал со стула.

      – Рандо Ильвес, сын покойного. И организационная комиссия.

      – Как туда позвонить? Записываю… Спасибо.

      Звоню. Отвечают с прибалтийским акцентом:

      – Вы родственник покойного?

      – Коллега.

      – Сотрудничаете на телевидении?

      – Да.

      – Ваша фамилия – Шаблинский?

      «Да», – чуть не сказал я.

      – Шаблинский в командировке. Мне поручено его заменить.

      – Ждем вас. Третий этаж, комната двенадцать.

      – Еду.

      В двенадцатой комнате толпились люди с повязками на рукавах. Знакомых я не встретил. Пиджак Шаблинского, хранивший его очертания, теснил и сковывал меня. Я чувствовал себя неловко, прямо дохлый кит в бассейне. Лошадь в собачьей конуре.

      Я помедлил, записывая эти метафоры.

      Женщина за столом окликнула меня:

      – Вы Шаблинский?

      – Нет.

      – От «Советской Эстонии» должен быть Шаблинский.

      – Он в командировке. Мне поручили его заменить.

      – Ясно. Текст выступления готов?

      – Текст? Я думал, это будет… взволнованная импровизация.

      – Есть положение… Текст необходимо согласовать.

      – Могу я представить