Наследство Пенмаров. Сьюзен Ховач

и раз мне не дано получить одно, я, по крайней мере, имею право на второе!

      Гризельда сказала, что теперь, когда стало ясно как день, что Марк получил от меня то, чего хотел, и нашел кого-то еще, все это уже не имеет значения.

      Но она ошибалась.

      Он вернулся двумя неделями позже, как раз тогда, когда я уже потеряла всякую надежду снова его увидеть и в отчаянии составляла холодную записку, чтобы напомнить ему, что он обещал мне кредит. Он вошел в мой дом так, словно это была его собственность, с самой возмутительной беспечностью продефилировал в большую гостиную, где я писала письмо, и поздоровался со мной так, словно мы расстались только вчера.

      – Я три недели был в Лондоне, – сообщил он без намека на извинения. – Нужно было уладить пару скучнейших семейных дел. Вдобавок ко всему умер мой кузен Роберт Йорк, и мне пришлось задержаться в Лондоне на похороны. – Не обращая внимания на мою холодность, которая не могла остаться незамеченной, он посмотрел в окно на тусклый ноябрьский день и небрежно добавил: – Я думал, ты догадаешься, что меня задержали обстоятельства.

      – К сожалению, – произнесла я ледяным тоном, – ясновидение не вошло в число тех добродетелей, которыми Господь счел нужным меня наградить.

      – Дорогая моя, – сказал он так насмешливо-серьезно, что мои щеки запылали от гнева, – мне очень жаль. Но поскольку Господь счел нужным наградить тебя большим количеством других великолепных добродетелей, несправедливо сетовать на такое ничтожное упущение. – И прежде чем я успела открыть рот, чтобы сказать ему все, что о нем думаю, он сунул мне в руку небольшую квадратную коробочку и попросил ее открыть.

      Все гневные слова замерли у меня на устах. Неожиданно задрожавшими горячими пальцами я повозилась с застежкой, подняла крышку и заглянула внутрь.

      Я увидела перстень с огромным сапфиром. В темноте камень лучился тепло и спокойно, а на свету играл ослепительным блеском. Сапфир был окружен бриллиантами, яркими, твердыми, многогранными бриллиантами, каких я не видела с тех пор, как давным-давно служила личной горничной в замке Менерион.

      Я потеряла дар речи. Онемела. Я смотрела на этот изысканный перстень и думала только об одном: он не забыл меня, уехав. Я не поняла его. Он думал обо мне, когда был в Лондоне, и наконец вернулся, как и обещал. Каждое слово он произносил всерьез. Он был искренен.

      – Он… очень красив, – робко произнесла я наконец. – Мне… мне никогда никто не дарил таких замечательных подарков.

      – Надеюсь, этот будет первым из многих.

      – Правда? – Я была покорена; слезы, нелепые и непрошеные, защипали глаза. – Ты уехал от меня, – сказала я неожиданно, с трудом выговаривая слова. – Я думала, что ты меня бросил.

      – Добиваясь тебя столько месяцев?

      Я подняла глаза. Слезы застилали их, жгли щеки, но это уже не имело значения. Ничто не имело значения, коль скоро он сдержал слово и вернулся ко мне, а его знаки внимания оказались не пустыми, а полными смысла и значения.

      – Я