Ангел-хранитель. Анна Берсенева

сколько годов нету, откуда вдруг возьмутся? А тебя Ангеловы проклятые спортили! Что ты в той Москве делаешь?

      – Учусь, мам. – Он достал из-за пазухи деньги. – Вот, возьми.

      Вид денег подействовал на Авдотью лучше всяких утешений.

      – Откуда у тебя? – Она быстро пересчитала их. – Ого!

      – Чеканку на заказ сделал для нэпманской квартиры, – ответил Паша. И, кивнув на черепки, добавил: – Купи новые миски.

      Довольная Авдотья спрятала деньги на груди.

      – Ну, гляди сам, сынок, – сказала она. И деловито посоветовала: – Найди себе в Москве годную девку.

      – Годную – это какую? – улыбнулся Паша.

      – Пролетарку бери. Вон, Степка влип, как муха в навоз. Куда теперь денется? Жена не рукавица. А от деревенской нынче толку нету. Из бывших брать – тоже не дай бог. А пролетарки – они теперя в чести. В начальники выйдешь.

      – Глупости, мам, – махнул рукой Паша.

      – А Степке скажи, чтоб построже с бабой-то, – не унималась Авдотья. – Может, хоть тебя послушается, побьет ее, чтоб место свое знала.

      Спорить с матерью было бесполезно. Да и не хотел Паша тратить на это время. Как и на то, чтобы убеждать брата бить жену – еще не хватало!

      Степан никогда не ожидал для себя какой-то особенной, яркой жизни. Еще в юности он понял, что Бог не дал ему ни таланта, как у брата Пашки, ни способностей руководить людьми, как у брата Федора, – и никакого горя от этого не испытывал. Он принимал жизнь такой, как есть, и относился к людям по-человечески в любых обстоятельствах, прощая им недостатки и не подозревая, что способность к этому сама по себе является даром. Именно потому так мучило его отношение матери к его жене. Ну да, женился он на Наталье, не заметив как – прильнула она к его жизни, и само собою вышло, что уж вроде и нельзя не жениться, жалко же девку, вся деревня над ней посмеивается. А любовь… Да есть ли она? Если и есть, то у таких, как Пашка. Тоже как талант, наверное, не всякому от Бога положена.

      Степан поднял фонарь повыше, осветил сеновал и спросил:

      – Наташ! Ты здесь?

      Из дальнего угла донеслось всхлипывание, поднялась Натальина голова, растрепанная, в клочках сена. Степан терпеть не мог бабьих слез.

      – Ну чего ревешь? – поморщился он.

      – А что ж мне делать, Степушка? – прорыдала Наталья. – Какая моя жизнь? Каждый день попреки!

      – А зачем терпишь?

      – А куда денешься? – вздохнула Наталья. – Ведь и ты терпишь.

      – Это да, – пробормотал Степан. – Никуда теперь не денешься.

      – Уж я и к бабке ходила, Степа, – виновато проговорила Наталья. – И к знахарю.

      – Зачем? – не понял он.

      – Ну как же? Брюхо-то… Порожнее. – Она снова всхлипнула. – Чем я господа прогневила?

      – Да хватит тебе ныть! – взорвался Степан. – Без тебя тошно.

      Смутное недовольство обстоятельствами и собой в этих обстоятельствах сменилось в его душе гневом – на жизнь, а больше на себя самого. Он не ожидал от себя такого сильного чувства.

      – Не буду, Степушка, – испуганно закивала