Пока ненависть не разлучила нас. Тьерри Коэн

в словах, наслаждались наработанным день за днем пониманием и дружеским согласием. Теперешнее молчание угнетало нас, свидетельствуя о скованности, мешавшей обсудить множество мучительных вопросов. До этой минуты мы были одно, а теперь, похоже, обнаружили, что мы разные. И наше молчание подтверждало, что мы отдаляемся друг от друга, жестоко и неотвратимо.

      – Я буду приходить к тебе. Будем видеться, – заговорил Рафаэль. – И ты ко мне тоже.

      – Ага.

      Почему бы нет? Но я знал: этого не будет.

      – Когда переезжаете?

      – В июле.

      Впереди у нас было еще несколько месяцев, и это меня утешило.

      – Ну ладно, я пошел, – сказал я.

      – Уже?

      – Дела, понимаешь?

      – Ну да, у меня тоже.

      Мы разошлись. Пошли каждый к своему дому.

      – Что это с тобой? – спросила мама, глядя, как я яростно намазываю хлеб нутеллой.

      – Ничего.

      – Сыночек! Я тебя родила, я тебя кормила, я тебя растила. Я знаю, когда тебе хорошо и когда плохо.

      Мне не хотелось с ней откровенничать. Жаловаться маме? Все же как-то стыдно. Но на сердце было так тяжело, что я не мог не ответить.

      – Семья Рафаэля переезжает.

      – Вот оно что. Значит, и они тоже, – вздохнула мама.

      – Он сказал, что из-за алжирцев. Евреи с ними не ладят.

      Мама снова вздохнула и соединила ладони в знак покорности.

      – Не стоит говорить плохое про алжирцев, они такие же мусульмане, как мы, – наконец сказала она. – И большинство из них ни в чем дурном не замечены.

      – Они действительно такие же, как мы?

      – Мы отличаемся культурой, взглядами, но у нас одна религия.

      – Что значит культура, взгляды? Папа тоже говорит, что мы разные.

      Мама покачала головой, сомневаясь, имеет ли право вести со мной такие разговоры, но потом все с той же покорностью воздела руки к небу.

      – Нас растили по-разному. В Марокко правит король, там есть города, школы, разные учреждения, есть артисты. Это богатая страна. Большинство алжирцев, приехавших во Францию, жили в глухих углах. У них не было короля. Они жили племенами, и у каждого был свой вождь. Они ютились в лачугах, и кое-кто ел прямо с земли, как, бывает, едят и у нас в деревне. И к тому же алжирцы вспыльчивые, задиристые.

      – Но они позволили хозяйничать у себя французам. Взбунтовались и выкинули их вон.

      – Да. Это так. Они воины.

      – А тунисцы?

      – Они немного не в себе, всегда смеются, но, в целом, ничего, симпатичные.

      – Мусульмане все заодно?

      Брови мамы взлетели вверх.

      – Да-да, конечно.

      Двойное «да» означало «нет» или, скорее, «не совсем». И тон ее говорил о том же.

      – И евреи заодно.

      Я высказал свое утверждение без большой уверенности, скорее как вопрос.

      – Да, это так. Нам бы тоже так надо.

      – Мальчишки постоянно смеются друг над другом. Даже алжирцы между собой тоже насмехаются. Из-за того что из разных мест. Кто-то из Алжира, кто-то из Константины, кто-то из деревни.

      – Они еще