Год Крысы. Путница. Ольга Громыко

подмигивал, кривили подкрашенные губки и отворачивались. Бродяги с недельной щетиной, которым не хватило даже на приличное вино, их не интересовали.

      – Тебе какие больше нравятся – черненькие или беленькие? – Язык у Алька уже заметно заплетался.

      – Я их не по волосам оцениваю, – многоопытно возразил Жар. – Вон у той… ничего.

      – А зад как доска, – безжалостно заметил саврянин.

      – Ну это кто с какой стороны любит. – Вор с опаской оглянулся на дверь, но Рыска еще не вернулась. Живот ей, что ли, прихватило?

      – Д-дай сюда, – Альк внезапно перегнулся через стол и выдернул у Жара гитару, – щас мы их… подманим. Всяких.

      – Отдай, – возмутился вор, – ты же пьяный, струны порвешь!

      – Я – пьяный?! – Саврянин с нажимом мазнул рукой по гитаре, заставив ее возопить на все семь голосов. – Ха! Да я еще даже не начал пить.

      – Вот и петь тоже не начинай!

      Альк, не обращая на него внимания, принялся подкручивать колки.

      – Что ты делаешь? У меня запасных нету!

      – Ничего, сопрешь где-нибудь. – Саврянин прокашлялся и громко, хоть и не шибко уверенно взял аккорд.

      Разговоры поутихли, люди стали оборачиваться – кто с любопытством, кто раздраженно, и при виде белокосого пьянчуги их настроение отнюдь не улучшилось. Жар приготовился затыкать уши, но последующий проигрыш, длинный и сложный, Альк исполнил на удивление хорошо. Напряженная тишина сменилась тишиной выжидательной.

      Завтра наше время закончится,

      Разлетится драными клочьями,

      Утром, криком вороньим порченным,

      Заплету в клинок одиночество.

      В дверях появилась Рыска, какая-то взъерошенная и растерянная, непрерывно оправляющая одежду, хотя с ней все было в порядке. Увидела певца – и застыла с раскрытым ртом.

      Пальцы перескочили по грифу, сломали ритм – для припева.

      И сказал бы, что все наладится, –

      Только лгать тебе не умею.

      Чуть шагнуть за порог успею,

      Как следы мои ветром сгладятся.

      Не сказать чтобы Альк был таким уж великим менестрелем, да и песню он пел не свою, по крайней мере Рыска где-то ее слышала. Но манера исполнения завораживала, пробирала до косточек. Голос то набирал силу, то понижался до полушепота, и казалось, это к тебе, к тебе одной обращены страстные слова, от которых сладко щемит в груди.

      Драгоценная, верная, чуткая,

      Все отдал бы за счастье наше я –

      Да никто в небесах не спрашивал,

      Торговаться с богами хочу ли я.

      Плакать некогда, не в чем каяться:

      Что получено, то оплачено,

      Не сыграть эту жизнь иначе нам –

      Ведь иначе не жить, а маяться…

      На дорогах судьбы распутица,

      Грязь да холод – куда направиться?

      Вправо, влево, вперед – что нравится,

      Лишь назад, увы, не получится…

      Завтра утром… Спи, моя милая,

      На плече