Воля судьбы (сборник). Михаил Волконский

обстоятельствами от поступка, способного лечь упреком на его совесть.

      Проходя из флигеля в большой дом, чтобы выйти на крыльцо к экипажу, он взглянул на окна комнаты Ольги. Они были завешаны шторами.

      Между тем незадолго до этого князь Андрей Николаевич задал камердинеру – впервые в последние три дня – вопрос об Ольге и, услышав от того ответ, что княжна нездорова, переспросил:

      – Больна?

      Однако сейчас же ему пришло в голову: «Штуки… штуки!..»

      – А петербургский уехал? – спросил он опять отрывисто.

      – Уезжают, – доложил камердинер, уже изучивший лаконический разговор барина и понявший, что его спрашивают о бароне.

      Проскуров кивнул головой в знак того, что все идет, как нужно. Но известие о болезни Ольги все-таки обеспокоило его. Ему было как будто немножко стыдно за то, что он не догадался осведомиться о ней раньше – Ольга могла, пожалуй, действительно захворать. Но так как в случае действительности ее болезни стыд был бы вполне справедлив, то князь сейчас же постарался себя уверить, что его дочь притворяется.

      Он поднял голову и, глянув на лакея, снова проговорил:

      – Доктор что?

      – Давно уже встали и гулять ушли.

      – Вернется – ко мне позвать!

      Доктор Шенинг понравился вчера князю, причем главным образом тем, что не шарлатанил вчера, не стал лечить здорового Карла тем, чтобы потом похвалиться своим искусством, а как увидел, что человек здоров, так и сказал. Такого доктора князь еще не видывал.

      «Молодец! – подумал он. – Во всяком случае, если она притворяется, то он узнает. Это – все, что нужно…»

      И в ожидании доктора он сел писать в Петербург, для того чтобы ускорить отправку Артемия в солдаты.

      К нему пришли спросить, может ли княжна, которой хочется воздуха, выйти на террасу? Андрей Николаевич поднял голову и пожал плечами:

      – Конечно, может! Ведь я не запирал ее.

      Лично он не шел к дочери, опасаясь себя самого и новой вспышки гнева.

      Доктор Шенинг, который, видимо, имел обыкновение вставать очень рано, вышел, как доложил лакей князю, гулять, но не в сад, а направился по дороге, ведущей к большому Петербургско-московскому тракту, находившемуся верстах в пяти от усадьбы князя Проскурова. При соединении дороги с трактом стояла проскуровская деревня.

      Эйзенбах, выехавший из Проскурова, видел через окно своей кареты, как шел этот человек легкою, привычною к ходьбе походкою, опираясь на свою высокую палку. Он узнал доктора Шенинга, от всей души пожелал ему провалиться сквозь землю и, поровнявшись с доктором, даже нарочно откинулся в глубину кареты и закрыл глаза.

      Но Шенинг не обратил никакого внимания на обгонявшую его карету, продолжая идти вперед.

      Прогулка его было довольно продолжительной. Часа через три только вернулся он в Проскурово, так что этого времени было ему достаточно, чтобы дойти до деревни и вернуться назад.

      Однако, несмотря на довольно значительное расстояние, которое ему пришлось