Патриот. Дмитрий Ахметшин

растерялся Ислам. – У меня оттуда друг. Если вы хотите, мне нетрудно спросить…

      – Интересно, туда летают самолёты ночью?

      – Должно быть.

      – Спасибо, – говорит она, обдав холодом. Зубы ровные, как кристаллики льда. Встаёт, оставив чуть тронутый морс. – Сколько я вам должна за города?

      Ледяная язвительность заползает чуть не под манжеты, и Ислам растерянно потирает запястья.

      – За города нисколько. Я ведь их мало вспомнил. Только Таллинн и всё. А за морс – сорок пять.

      Оставляет деньги и исчезает, растворяется в черноте за дверью. Компания справа становится шумнее, словно кто-то прибавил звук.

      Прибегает одна из девочек-официанток, Даша, просит подготовить стопочку.

      – Там мужичок опять тот, – говорит. На лице проскакивает что-то, граничащее с равнодушием. Какое-то беспокойство, о котором она, возможно, даже не подозревает. Откровенно говоря, Хасанов сам не понимает, почему он это заметил.

      Ислам смотрит в ту сторону, и человек у окна здоровается. Машет рукой, говорит что-то, но в зале слишком шумно. Человек у окна это понимает. Просто здоровается.

      – Это Валентин.

      – Он какой-то непонятный, – говорит Даша. Морщится. – И пьёт много.

      – Не бойся, – говорит Ислам. – Если начнёт буянить, у нас есть Джин.

      Даша прыскает. Говорит слегка пренебрежительно:

      – Не начнёт. Как обычно, напьётся и отрубится тихо у себя в уголке.

      На подносе размещается стопка с долькой лимона.

      – Видишь, даже не буянит. И за попу не щиплет, – говорит Ислам вслед убежавшей официантке. – Золотой клиент.

      Немного погодя, разобравшись с делами, Ислам отлучается перекинуться парой слов с Валентином.

      Ему нравится этот человечек. Совсем уже не молодой, с каким-то измождённым костлявым лицом и сеточкой вен на лбу под жидкими волосами. Очки в тяжёлой чёрной оправе смотрятся очень модно, в таких ходит прогрессивная молодёжь, не доверяющая линзам. Не столько инструмент для зрения, сколько дополнение к имиджу. Валентину они не очень подходят, но куда лучше любых стариковских. А ещё он разрешает обращаться к себе на ты. Сам в первый день об этом попросил, смущаясь при этом до безобразния. Вообще в каждом его жесте, движении, выражении лица сквозит смущение. Иногда оно прячется, иногда настолько явно, что смущаешься сам.

      Одет очень представительно. Чёрный пиджак, безукоризненный галстук в косую полоску, свет стекается на кончиках туфель. Стрелочки на брюках на коленях собираются в морщины.

      Ислам ни разу не спрашивал, кем он работает, но почему-то ему казалось, что работает с детьми. Где-нибудь в хорошей школе или в гимназии. Может быть, частный педагог.

      – Ислам, присаживайся.

      Суетится, пытаясь ногой и рукой отодвинуть для Хасанова стул. Когда парень устроился, кивает за окно:

      – Видишь фонарь?

      – Вижу. Я ненадолго. На минутку. Как вы сегодня?

      – Как всегда, мой мальчик. Ты слушай. Сейчас начнётся самое классное. Слышал гром?

      – Да вроде. Когда шёл на