Кровь на мечах. Нас рассудят боги. Дмитрий Гаврилов

от усталости, все еще выкидывают трупы, раненых добивают без разбора, не важно – свой или чужой.

      Особо усердствовал Бес.

      – Эй, Вяч! – крикнул Вадимов помощник. – Ты тут самый мастер? Порубай!

      Сердце мальчишки замерло, а когда в проеме ворот появился отец, на душе стало чуточку легче. Он тоже пошатывался. Спереди вся рубаха плотника залита кровью, на портах тоже алые пятна. В руке тот самый тяжелый топор – им батя колет дубовые поленья. Вяч замер над трупами, что-то сказал. Бес посмотрел на плотника с угрозой, а после расхохотался:

      – Слабак!

      Затем вырвал из плотницких пальцев топор. Вяч отступал спиной, после и вовсе закрыл лицо руками. А Бес рубил… И Добря с ужасом понял – отцовским топором срубают головы, кисти, ступни…

      Мальчишка сжался, зажмурился. По спине побежали мурашки с майского жука, плечи затрясло. Он уткнулся лбом в грудь убитого воина, из глаз покатились бессильные слезы.

      – Ну как? – заорали от частокола.

      Могучий бас расхохотался в ответ:

      – Ровнее ставь! И глаза им закрывать не вздумай, пускай Рюрик взглянет в последний раз!

      – А с младенчиком что делать? – уточнил краснолицый.

      – На ворота прибей.

      – А может, на кол, как купальскую куклу?

      К горлу подступила тошнота, но Добря все-таки взглянул. Воин с перебитым носом и красным от натуги лицом насаживал обезображенные смертью головы на заостренные бревна.

      – Эй, вот одну забыли! – радостно прокричал кто-то.

      Худосочный мужик схватил за ноги женщину в золотом платье, поволок. Но ему было не справиться.

      – Упрямая баба!

      Тогда подскочил Бес с отцовским топором в руках:

      – Отойди, я тут порубаю! – воскликнул он.

      Железо вошло в тело с чавканьем, голова в тяжелом венце покатилась. Худосочный метнулся следом, пнул, метким ударом отправил к княжеским воротам. Остановился, уставился на частокол.

      Голова первой из Рюриковых жен смотрела испуганными, оледеневшими глазами, рот приоткрыт в удивленном крике. Дети тоже увидели свою смерть, эти глядят с особой болью, даже сейчас не понимают, что случилось.

      Краснолицему подали голову второй – венедской – жены. Он насаживал ее с особым старанием, даже череп хрустнул. Кровь оставила на бревнах частокола длинные блестящие подтеки.

      – Еще один! – крикнул кто-то. Он тяжело пересекал двор, держа обрубок за рыжие кудри.

      – А ну покажи! Не… это не Рюрикович, отрок. Выброси.

      Воин пристально осмотрел добычу и швырнул за ворота, туда, где уже высилась гора трупов. Отрубленная голова покатилась, подпрыгнула на кочке и замерла. Торни смотрел на мир удивленно, из правой глазницы медленно вытекало белое молочко.

      – Так… кого-то не хватает… – злорадно заключил тот, который любовался частоколом. – Где его сын – Полат?[3] И эта, как ее? Шелковая коса, Златовласка?

      – Полат, должно быть, в крепости!

      – Ха! Ну это ничего, из крепости выкурим… А мурманская курва,

3

Имя старшего сына Рюрика зафиксировано в «Древней российской Вивлиофике…», изд. Н.И. Новиковым в 1770-х гг. Он пользовался не дошедшими до нас источниками.