Русская смерть (сборник). Станислав Белковский

это кто?

      – Мы – это я, Подгорный и Семичастный. Мы с Подгорным придумали. Семичастный исполнял. Привезли с Алтая водку от тамошних товарищей. Добавили тазепамчику. Я бы сейчас нембутальчику добавил, а тогда не знал просто, что такой есть. Никита бы выпил – и привет.

      Мария остановилась.

      – Ты представляешь, как западники за эту историю ухватятся! Миллион дойчмарок минимум. Мне канцлер Брандт сказал. Вилик мой. Вилочка.

      Хотя он давно уже никакой и не канцлер. И не говорил про мемуары ничего. Но дом он показал. Прямо рязанскими перстами. И Зюльт показал тоже.

      Мария остановилась и успокоилась.

      – Вилочку твою я не знаю. И этих двух мудаков тоже. Вот который пальто за тобой носит – это не Семичастный?

      Я промолчал. Она отошла от меня и села за круглый стол, поодаль. Где был графин. Налила себя новую рюмку. Овальные щеки блестели, как костюмы канцлера Шмидта.

      Леонид Ильич все еще ждал, что скажет Мария.

      – У меня концерты. В феврале, марте. Гастроли. Шестнадцать городов. А я правильно поняла, ты сказал, вы там со своими человека убить пытались?

      – Правильно. И убили бы обязательно. Передумали в последний момент.

      – А че передумали?

      – Никита сам ушел. В смысле, с должности ушел. Согласился написать заявление. Не было уже смысла травить.

      Она поднялась с кагорного стола, как тысячеликая вдова Горького, народная артистка СССР.

      – Леня, ты сволочь! Как ты смеешь мне такое рассказывать!

      В этой ярости она снова превратилась в брюнетку. Ту самую.

      – Ты старый мудак! Он предлагает мне ехать на остров, чтоб все знали, что я с убийцей живу. Потом он скоренько подыхает, а я остаюсь без всего. Дом дети забирают, миллион дойчмарок – вдова. А я – без карьеры, без денег, без друзей, без родителей. Как блядь дешевая. И весь мир на меня пальцем показывает. Вот, смотрите, на хуй, какая дура набитая!

      И даже не спросила, может, я люблю ее. Может, с женой разведусь прежде, чем поехать на Зюльт. Навсегда.

      – Я не хочу тебя больше видеть. Уходите, Леонид Ильич.

      Легко слышать «уходите» человеку, у какого ноги почти не ходят.

      И, вдогонку:

      – Если хочешь выкинуть меня из этого мудацкого дворца, выкидывай скорее! Все равно он пустой и холодный. Тут привидения ходят. Кто-то кашлял третьей ночи. А вчера тараканов целый полк из-под кухни вылез, блядь. Я так орала, что соседние дома чуть не проснулись. Я лучше в Кишинев вернусь, чем здесь останусь!

      Генерал подал пальто, а полковник – руки.

      Леонид Ильич ничего не заметил и не подчеркнул, а только вышел из дома Горького.

      На вечерний снег. Сел в машину. Поехали – и в Заречье.

      Но я подумал. Нельзя ведь допустить, чтобы кто-то даже пытался или там надеялся диктовать свою волю первому в мире социалистическому государству. Особенно, что касается США.

      Милосердие наше огромно, а силы неисчислимы. Четыре миллиона только советских войск. А с Варшавским договором – бездна и прорва.

      Я решил.

      Мы поможем Афганистану. Как они просят. Капиталистический