Иван Никулин – русский матрос. Леонид Соловьев

отправился к своему паровозу. Никулин подумал, глядя вслед ему: «Большое это дело – дисциплина! Люди-то вон, оказывается, все замечают…»

      Отправив часть моряков на ремонт пути, Никулин вместе с Крыловым занялся допросом пленных. Крылов учился во второй ступени, сдавал немецкий язык и кое-что помнил. На счастье, и среди немцев нашелся один, с грехом пополам говоривший по-русски.

      Подошел Захар Фомичев, посерел, взглянув на немца.

      – Эх, разговаривать еще с ними!.. В расход их!

      – Почему ты здесь? – строго обрезал Никулин. – Приказа не слышал – путь исправлять?

      – Сейчас пойду. А сотню свою я все-таки разменял сегодня! Девяносто семь осталось…

      И ушел – большой, нескладный, грузный, похожий на медведя.

      Результат допроса коренным образом изменил планы Никулина. Выяснилось, что напавший на поезд немецкий отряд – это воздушный десант, высаженный немцами с целью обрыва наших коммуникаций. Пленный сказал, что в овраге, близ места высадки десанта, спрятаны парашюты, пулеметы, радиостанции. Остатки десанта, рассеявшиеся по округе, могли использовать это снаряжение.

      К полудню путь был исправлен. Главный пригласил моряков садиться в вагон.

      – Нет, – сказал Никулин. – Мы задержимся немного. Поезжайте. Счастливый путь!

      Он передал машинисту краткое донесение с просьбой передать военному коменданту ближайшей станции. Прощались сердечно. Машинист перецеловался со всеми моряками, даже прослезился…

      Лес встретил моряков светлой, прозрачной тишиной. Свежо и крепко пахло увядающим летом, сыростью, недавно прошли дожди, и мшистая земля неслышно принимала шаги. Дубы стояли еще зеленые, клены только начинали краснеть, а липы были уже насквозь золотыми и щедро осыпали свою листву. По-осеннему пересвистывались синицы, по-осеннему стучал дятел; на поляне в косых солнечных лучах горела оранжевым пламенем рябина, вокруг суетились, кричали дрозды, склевывая горькие ягоды.

      К оврагу пришлось пробираться сквозь густые заросли боярышника, бересклета, шиповника и орешника. На самом дне под наваленными ветками моряки нашли парашюты, ящики с боеприпасами, пулеметы, гранаты, ракеты, две походные радиостанции, мешок с посадочными знаками…

      Никулин задумался, поджал губы.

      – Сто шесть парашютов, – сказал он. – Ты слышишь, Фомичев? Восемь пулеметов. Фомичев, слышишь?

      – Слышу.

      – Ну и какое же твое мнение?

      – Мнение простое. Значит, было их сто шесть человек. Шестьдесят восемь мы положили, двенадцать взяли в плен, двадцать шесть осталось недобитых. Вот и все.

      – Да я тебя не об этом спрашиваю! – рассердился Никулин. – Подумаешь – профессор нашелся, а то бы я сам без тебя не мог сосчитать. Я тебя о пулеметах спрашиваю!

      – А что в них, в пулеметах?

      – Эх, ты! Здесь сколько пулеметов? Восемь. Да там, на станции, было у них четыре. Двенадцать, стало быть. Многовато будто на сто человек. А?

      – Многовато, – согласился Фомичев. – Ты, что же, думаешь, их больше было? Тогда где же остальные парашюты?

      –