Под гнетом страсти. Николай Гейнце

после минутного раздумья, с глазами, полными слез.

      – Вот видите! – с необычайным волнением и дрожью в голосе продолжал он. – По окончании бала мы расстанемся. Завтра в это время я уже буду далеко и увезу с собой воспоминание, которое ничто не изгладит. Простите меня, если я позволил себе забыть перед вами свое ничтожество… и забудьте меня…

      – А вы меня забудете?

      – Никогда! Я вам уже это сказал.

      – Зачем же вы хотите, чтобы я вас забыла?

      – Потому, что все нас разделяет, а главное, потому, что я не хочу, чтобы вы страдали так же, как я…

      Она молчала. Грудь ее высоко поднималась от прерывистого дыхания.

      – Еще одна маленькая просьба! – сказал он ей.

      – Какая?

      – Не танцуйте больше сегодня вечером с графом Ратицыным.

      Юлия посмотрела на него с удивлением.

      – Почему?

      – Он мне друг! – с тоской в голосе продолжал он. – По крайней мере насколько может быть им граф для такого ничтожного смертного, как я. Но… мне не нравился его взгляд, устремленный на вас… в характере вашего шурина есть черты, которые никто не знает…

      – Я вас не понимаю! – пробормотала она, припомнив то чувство неловкости, которое испытала она, танцуя с графом, и выражение лица Боброва во время этого танца.

      – Вы и не можете меня понять, – отвечал он, – один только горький жизненный опыт дает печальное пре имущество многое угадывать… Я бы хотел ошибаться… но едва ли…

      – Мне не нужно понимать… – сказала она. – Вы желаете… и этого довольно…

      – Благодарю вас, – прошептал он, пожимая ей руку и ощущая ответное пожатие.

      Кадриль окончилась.

      Он под руку отвел княжну Юлию на ее место.

      XV. Письмо

      На другой день, в десять часов утра, когда в доме еще отдыхали после бала, окончившегося очень поздно Виктор Аркадьевич уехал из Облонского в Москву с утренним поездом.

      Он оставил на имя князя Сергея Сергеевича письмо в котором извинялся за свой внезапный отъезд, происшедший вследствие полученной будто бы им телеграммы, призывавшей его немедленно в Петербург.

      За четверть часа до его отъезда горничная княжны Юлии передала ему запечатанный конверт без адреса заключавший в себе следующее письмо:

      «Вы уезжаете, Виктор Аркадьевич, и я вас понимаю. Во время бала, вследствие моего смущения, я ничем не сумела вам сказать, но я не хочу, чтобы вы уехали с мыслью, что я равнодушно отношусь к вашему отъезду.

      Не думайте также, что вы один будете страдать и что я ранее забуду вас, нежели вы меня. Мое поведение относительно вас, это мое к вам письмо – все это сочтено было бы моими родными и светом, если бы они это узнали, за преступление, но я полагаюсь на вашу честь, и мне кажется, что я вас не любила бы и вы не любили бы меня, если бы я не могла верить вам, доверяться вам во всем и всегда.

      Ваша вчерашняя бледность, ваши с трудом сдерживаемые слезы, дрожь в голосе при прощании со мной – все это меня невыносимо терзало.

      Можно ли видеть страдания человека, которого любишь и которым любима, и еще думать об осторожности – у меня не такое сердце.

      Если