Людоедка. Николай Гейнце

с тем, и многообещающие улыбки, напрасно довольно прозрачно намекали на выдающиеся достоинства своих дочерей, как будущих хозяек и матерей, и яркими красками рисовали прелести семейной жизни, теплоту атмосферы у домашнего очага, огонь в котором поддерживается нежной рукой любимой женщины. Все это не попадало в цель, оказывалось холостыми выстрелами.

      – Экий чурбан какой! – говорили сердитые маменьки.

      – Бездушный, бессердечный, каменный… – вторили им разочарованные дочки.

      – Беспутник, масон! – решили папеньки. Родственники Глеба Алексеевича положительного недоумевали.

      – Ты что же в Москву-то приехал?.. Зачем? – все настойчивее и настойчивее стали чинить они ему допросы.

      – Как зачем? Жить… – отвечал он.

      – Жить… Чай в Петербурге можно было жить. Опять же ты там при службе был, а здесь так баклуши бьешь, а лета-то уходят…

      – Надоела служба… Здесь у меня тоже дело есть…

      – Какое бы это?

      – Да так, по домашности, по хозяйству…

      – Какое у тебя, бобыля, хозяйство… Вот если бы в закон вступил…

      – Не найду по сердцу…

      – Какую же это принцессу заморскую надобно сердцу-то твоему? Кажется, в Москве невесты-то отборные, выбирай только… Не хороши, что ли?

      Тут начинались перечисления десятка двух красавиц и богатых девушек, состоявших на линии невест.

      – Хороши.

      – Что же думать-то?..

      – Не по сердцу…

      – Фу, ты, заладил! Да почему же?

      – Не знаю…

      – Так ехал бы в свой Питер… Там, может, лучше найдешь…

      – И там не найдешь…

      – А все-таки поехал бы, попытал…

      – Да зачем?.. И что я здесь, кому мешаю, что ли?.. – раздражался, наконец, Глеб Алексеевич, несмотря на свой невозмутимый, кроткий нрав.

      – Не мешаешь… А так только, соблазн один… Лучше бы уехать с глаз долой.

      – Да кому какой соблазн?

      – Да всем. Чай девицы-то не каменные у нас, а ты мужчина красивый, из дюжины не выкинешь.

      – Так что ж?..

      – Ну, значит, у них к тебе сердца лежат, а ты нако-сь…

      – А, вот что…

      – То-то оно, вот что…

      Под такими допросами Глебу Алексеевичу приходилось находиться очень часто, особенно за последнее время, когда после полученной из Холмогор роковой вести о смерти предмета его платонической любви – герцогини Анны Леопольдовны, около двух месяцев не выходил из дому, сказавшись больным и предаваясь наедине сокрушению о постигшей его утрате.

      Но время залечивает всякие раны. Залечило оно и сердечную рану Салтыкова, он снова вошел в колею московской жизни, и даже, как это ни странно, почувствовал, что с его сердца спала какая-то тяжесть, и ему легче стало дышать и жить.

      Это-то изменившееся настроение духа Глеба Алексеевича заставило его родственников особенно часто приступить к нему за допросами, вроде только что переданных. Они полагали,