Сцена и жизнь. Николай Гейнце

заградить ей дорогу, но безуспешно.

      Она как буря неслась далее.

      – Врешь, врешь… вы всегда господам не докладываете, – раздражительно заговорила она на ходу.

      Вошедши в кабинет, она оглянулась кругом.

      – Должно быть, и в самом деле дома нет! – заметила она упавшим голосом.

      – Ведь я же вам сказал, а вы все свое. Говорят, так нет, неймется! Приходите в другой раз, а теперь неча вам здесь делать. Отправляйтесь туда, откуда пришли… – с досадой отвечал Аким.

      – Я и то уж на двух днях четыре раза была… Как же мне теперь быть?.. Что значит женщина без протекции… – всхлипывала она.

      Аким молча продолжал указывать ей на дверь.

      Она, между тем, как ни в чем не бывало внимательно осматривала комнату.

      – Вот он где поживает-то, хоть на комнату председательскую погляжу… А вы у них лакеем, голубчик? – заискивающим голосом обратилась она к Акиму.

      – Видите, чего же спрашиваете?

      – А как вас зовут, голубчик?

      – А вам на что?

      – Да все лучше, в другой раз, по крайности, приду и буду знать.

      – Акимом, – с досадой отвечал он, – только отвяжитесь. Да уходите теперь-то!

      – Я немножко только отдохну, голубчик, – уселась она совершенно неожиданно для Акима в кресло, – позвольте, Акимушка, уж отдохнуть, а то пешком шла – устала. Я женщина одинокая, без протекции, лишнего на извозчика тратить не могу…

      Аким посмотрел на нее высокомерно.

      – Ну, пожалуй, отдохните, коли уж так устали. Позволяю, – с важностью разрешил он ей, усаживаясь в другое кресло.

      Наступило молчание.

      – Вы кто будете, – прервал ее Аким.

      – Я-то? Я – артистка Анфиса Львовна Дудкина. Была из любительниц. Всех драматических любовниц играю; и Маргариту Готье в «Как живешь, так и прослывешь» играю, и Марьицу в «Каширской старине». Но могу и другие роли. Очень полезна быть могу на всех ролях. Как кого нет, так я всегда и заменю, голубчик, все роли играю.

      – И мужчинские тоже? – усмехнулся Аким.

      – Ах, нет, – обиделась Дудкина, – при моей-то комплекции. Хотя женщина я бедная, но до этого не доходила. В молодости разве пажей и мальчиков играла. А теперь нет. Вы надо мной не смейтесь. Ведь я еще и теперь молода и желаю почетное место в труппе занять. И заняла бы, да вот лет пять как протекции лишилась, а прежде за мной многие ухаживали.

      – А какое жалованье получаете?

      – Прежде и триста и двести получала, а теперь на семьдесят пять и пятьдесят в месяц даже пойду, лишь бы приняли, без места давно и за пятьдесят пойду, – заспешила она.

      – Я бы и этого не дал, потому вид страшенный, больно толсты, – серьезно заметил Аким.

      Дудкина заплакала.

      – Почему это вы меня так низко цените? Обиду хотите сказать. Вот везде со мной так. Участь моя горькая такая. В людях сердца нет. Не все же тоненьким девчонкам да красавицам на сцене быть. Да мне со сцены больше двадцати лет никто и не дает, как корсет надену. Я играть гожусь. Еще как играю… Всей залой принимают, как иногда