Тысяча осеней Якоба де Зута. Дэвид Митчелл

горлу.

      «Он хочет отомстить, это да, – рассуждает Якоб, – но чтобы позлорадствовать, нужна ценная добыча».

      Что еще компрометирующего, кроме Псалтири, можно у него украсть?

      Жара наваливается вновь. Грохот на улице возобновляется с новой силой. Отчаянно болит голова.

      «Последние рисунки в альбоме, – догадывается он, – у меня под подушкой…»

      Весь дрожа, Якоб сбрасывает подушку с кровати, хватает альбом, трясущимися руками дергает завязки, раскрывает сразу в конце и давится вдохом. Перед глазами – зубчатый край неровно оторванной страницы. Здесь были наброски лица, рук и глаз барышни Аибагавы. Сейчас Кобаяси, совсем недалеко отсюда, со злобным торжеством рассматривает эти изображения…

      Якоб зажмуривается, но только отчетливей видит ужасную картину.

      «Пусть это будет неправда», – молится Якоб, однако на этот раз молитва, скорее всего, остается без ответа.

      Слышно, как внизу открывается дверь. Кто-то медленно поднимается по лестнице.

      Такая удивительная редкость, как визит Маринуса, едва ли способна поцарапать алмазные грани секретарского горя. «Что, если ей запретят учиться на Дэдзиме?»

      По двери стучит увесистая трость.

      – Домбуржец!

      – Доктор, с меня на сегодня, пожалуй, хватит незваных гостей.

      – Открывайте сейчас же, вы, деревенский дурачок!

      Проще открыть.

      – Поглумиться пришли?

      Маринус окидывает комнату взглядом и, присев на подоконник, смотрит в отчасти застекленное, отчасти затянутое бумагой окно. Распускает и снова завязывает шнурок, стягивающий его пышную седую шевелюру.

      – Что украли?

      – Ничего… – Он вспоминает ложь Ворстенбоса. – Ничего ценного.

      – В случае ограбления, – Маринус покашливает, – я прописываю курс бильярда.

      – Доктор, вот уж бильярдом, – отвечает Якоб торжественно, – я сегодня заниматься совершенно не намерен.

* * *

      Под ударом кия шар Якоба пролетает через весь бильярдный стол и, отразившись от бортика, замирает в двух дюймах от противоположного края – на ладонь ближе, чем шар Маринуса.

      – Доктор, за вами первый удар. До скольких очков играем?

      – Когда мы играли с Хеммеем, назначали предел в пятьсот одно очко.

      Элатту выжимает лимон в стаканы матового стекла; в воздухе разливается благоухание. По бильярдной в Садовом доме гуляет ветерок.

      Маринус, весь сосредоточенный, готовится к первому удару…

      «С чего вдруг такая доброта?» – недоумевает Якоб.

      …Доктор не рассчитал удар и попал по красному шару, а не по битку Якоба.

      Якоб с легкостью забирает оба шара – и свой, и красный.

      – Я запишу счет?

      – Вы же у нас бухгалтер, вам и книги в руки. Элатту, свободен на сегодня.

      Элатту, поблагодарив хозяина, исчезает. Секретарь проводит быструю серию ударов, и количество набранных им очков достигает пятидесяти. Глухой стук бильярдных шаров успокаивает взволнованные нервы.