Два процента от Бога. Роман-сказка. Михаил Лекс

вспоминая прошлое, – мы ведь не сразу с Фёдором-то Михайловичем поссорились. Даже после того, как меня, как абсолютную идею предпочли люди, и когда все их души оказались у меня, даже тогда мы ещё некоторое время в добрых отношениях были. И когда увидел он человека, преображающегося под меня, то сперва обрадовался, он-то, паразит, всегда знал, что и душа человека смертна и во многом зависит от тела. Но промолчал. Думал, что я так и не узнаю, а он втихую дух человеческий и возьмёт себе. Обрадовался тому, что я в неведении был. Носился как угорелый взад и вперёд, не знал, чем от радости своей мне угодить. Но потом, когда осознал, что и я всё знаю и к духу человека прицениваюсь, вот тогда ему хреново-то и стало.

      Он ведь когда стал хозяином над телами, думал, что я не на вечную жизнь посягаю человека, а только радость хочу в души людей вселить. А когда узнал, что ничего этого не будет, что и радости я людям не дам, и что ещё и на вечное рабство хочу человека к себе забрать, очень рассердился. Рабовладельцем меня назвал. Идиот. Он думает, что только он хочет быть хозяином во Вселенной. Шиш ему, – Иван Иваныч подсунул под самый нос Стефана здоровенный кукиш, – с маслом. Вечен только дух его, а душа и тело – это инструменты творчества на короткий период. А человек рано или поздно всё равно окажется у кого-нибудь из нас в рабстве. И либо он будет у меня, либо у Фёдора Михайловича. Третьего не дано.

      – А почему третьего не дано? – спросил Стефан. – Разве не может человек сам быть хозяином себя? Разве ему обязательно быть у кого-то в рабстве?

      – Вот говорил я, что дурак ты, Стефан, – ответил Иван Иваныч, – дурак и есть. Да как ты не понимаешь, что и я, и Фёдор Михайлович, что оба мы есть идеи, порождённые человеком, не ведающим, что человек есть творец, что выше человека нет и не может быть ничего, что любая идея, какая только существует во Вселенной – это всё его и только его заслуга. А почему?

      – Почему? – спросил Стефан.

      – Потому что напугали мы человека, – ответил Иван Иваныч. – Я со своей стороны напугал, а Фёдор Михайлович – со своей. Смешно, да? Он нас породил, а мы его напугали. Напугали его, что без нас он никуда. Напугали его, что всё в мире происходит только по нашей воле. Выходит, сейчас, что человек хоть и знает, что как дух он бессмертен, но очень этого боится.

      – Боится? – переспросил Стефан. – Чего боится?

      – Боится своей бессмертности, – ответил Иван Иваныч. – Боится того, что он вечен, – Иван Иваныч снова задумался, вспоминая прошлое. – Я ведь Фёдору Михайловичу говорил тогда, чтобы он уступил. А он, как ребёнок малый, у которого игрушку отняли, упёрся и ни в какую. Нет и всё тут. Тогда ему мысль и пришла создавать свои учения. Тогда и приполз он к нему, к человеку, в первый раз. Бессмертие пообещал. И не обманул ведь, но и правды не сказал. Человек сегодня и без него, и без меня бессмертен. Другое дело, что боится этого, ну да это сути дела-то не меняет. А кроме того, не следует