Синие стрекозы Вавилона. Елена Хаецкая

Я Петр, – сказал он.

      Бэда остановился, по сторонам глазеть бросил и на человека этого уставился.

      Всего в том человеке было с избытком: роста, волоса, голоса. Так что рядом с ним совсем потерялся неказистый Бэда.

      Потому, смутившись, стоял и безмолвствовал.

      Потом о деньгах вспомнил и протянул их неловко.

      – Вот…

      – Что это? – строго вопросил рыжий.

      – Четыре сикля. Мне ваш этот, который у двери, третьего дня сказал, что поминание четыре сикля стоит.

      – В вазу положи, – распорядился рыжий. И указал бородой на большую медную вазу, стоявшую у порога. Бэда ее и не приметил, как входил, настолько поразил его храм.

      Бэда послушно подошел к вазе и, свернув сикли в трубочку, просунул их в узкое горлышко. После снова к тому Петру повернулся.

      – Умер человек один, – сказал Бэда. – Просил за него вознести… ну, все, что нужно. Вот я и пришел.

      Рыжий пристально глядел на Бэду, пальцами бороду свою мял.

      – А так редко в храм ходишь? Что-то я тебя не помню.

      – Редко, – сказал Бэда. – Да из барака поди выберись… А как выберешься, так всегда дело какое-нибудь найдется.

      – Ну, ну, – подбодрил его Петр. Но вид по-прежнему имел озабоченный и строгий. – Служишь-то как, хорошо?

      – Как умею, – сказал Бэда.

      – А ты, небось, плохо умеешь?

      – Не знаю, – честно сказал Бэда.

      – Кому служишь?

      Бэда губу прикусил, понимая, что сейчас его выгонят.

      – Оракулу, – ответил он еле слышно.

      Тут рыжий побагровел, как свекла.

      – КОМУ?

      – Оракулу.

      Помолчав, Петр уточнил, чтобы не вышло ошибки:

      – В кабаке бесовском?

      – Да.

      Рыжий Петр замолчал, тяжким взором на Бэду уставившись. Потом сказал сердито:

      – Уходи.

      – Я сейчас уйду, – поспешно согласился Бэда, – только вы за этого человека… вознесите. Мне ничего больше и не надо.

      – Тебе много что надо, – загремел Петр, – только ты, несчастный, этого не понимаешь…

      – Да я понимаю… – проговорил Бэда, радуясь, что его пока что за шиворот не хватают и к дверям не тащат.

      – Не понимаешь! – громыхал разгневанный Петр. – Из Оракула бежать надо, бежать! Эта лавка навлечет еще на Вавилон беды великие… – Помолчал и вдруг, смягчившись, спросил: – Как звали того человека?

      – Не знаю…

      Петр опять начал багровой краской наливаться.

      – Как это – не знаешь? А как же ты за него хочешь молиться?

      – Я-то помню, какой он и как выглядел… – растерянно сказал Бэда. – А там, где он сейчас, его и подавно знают… Это надсмотрщик мой бывший. Я, пока за проволокой на площади Наву вшей давил, держал его за полное дерьмо. Он же, подлец, голодом нас морил, а сам с работы полные сумки жратвы таскал… И справки медицинские подделывал, чтобы подороже товар сбывать. А душа у него была ясная и чистая… Но это только потом обнаружилось, когда он помер. А пока жив был, иной раз лежишь и думаешь – своими бы руками задушил эту гадину.

      – Это хорошо, –