Синие стрекозы Вавилона. Елена Хаецкая

засмеялась.

      – Что, на плечи к тебе влезть?

      – Нет… – Он заметно покраснел. – Я тебя так… на руках понесу. Ты за шею держись.

      Она обхватила его руками за шею, уколов ему спину каблучками туфель. Бэда поднял ее с неожиданной легкостью. Он оказался сильнее, чем выглядел.

      У него на руках Пиф смеялась, пока не задохнулась.

      – Что люди подумают? – выговорила она наконец.

      – Что я тебя люблю, – пропыхтел он.

      Она не расслышала. Или сделала вид, что не расслышала. В конце концов, пифия должна быть со странностями.

      – А если кто-нибудь из знакомых увидит? – мечтательно спросила она, вертя головой по сторонам.

      – Не ерзай, – попросил он. – Ты все-таки не худенькая.

      В конце концов, пифии положено быть со странностями…

      Виссон ее платья обвивает клейменые руки Бэды, шелковые кружева щекочут его ухо и шею. Ну, Пиф… Ну, выбрала… Долго, небось, выбирала… Боги Орфея, а одет-то он как!.. Гедда бы оценила эту картинку.

      О, Гедде она все расскажет. И как он в саду Семирамис боялся, что выставят с треском (а никто к ним даже и не подошел и не полюбопытствовал). И как по душе надсмотрщиковой убивался. (Гедда скажет: какова дама, таковы и поклонники – сама ты, Пифка, с придурью, и бой-френд у тебя такой же…) И как на руках нес – ее, царевну, ее, жрицу распрекрасную, ее, богачку неслыханную, – он, программист грошовый, он, оборванец, он, образина белобрысая… На глазах всего Вавилона, Гедда! На глазах всего Вавилона!..

      Да только, похоже, не глядел на них никто.

      А гроза все сгущалась и сгущалась, выдавливая последний воздух из легких, к земле пригибая…

      Наконец, первые капли дождя упали. Тяжкие, будто кровь из вены. Бэда остановился, опустил Пиф на ноги.

      – Передохну, а? – сказал он виновато.

      А Пиф виноватости его и не заметила. Она сияла. Вся сияла – глаза, очки, улыбка.

      Руки вскинула, обняла его. И он осторожно положил тяжелые ладони на ее талию.

      Тут-то их обоих дождем и накрыло. Ливневым покрывалом окутало, плотнее холстины. Будто обернуло с головы до ног и друг к другу притиснуло.

      Они стояли и обнимались, а дождь щедро поливал их и еще насмешничал где-то высоко над головами: «Ах-ха-хха! Ох-хо-ххо! Любовь до гррробба-а… дуррраки обба-а…»

      Они обнимались все крепче и теснее, будто под тем отвесным ливнем ничего больше нельзя было делать, как только стоять прижавшись друг к другу. Наконец, дождь немного стих. И тотчас они размокнули объятия.

      Смеясь, Пиф выбросила свои негодные туфли в Евфрат, и они тут же сгинули за пеленой воды, не успев еще коснуться реки.

      – Ты что? – вскрикнул Бэда. – Они же дорогущие!..

      – Дороже тебя, – подтвердила Пиф. – Ты всего пятьдесят стоил, а они – пятьдесят пять…

      Им это показалось так смешно, что они прыснули.

      – Я никогда не была так счастлива, – говорила Пиф Гедде, к которой прибежала, не успев даже сменить платье на сухое, как была – босая, с сосульками мокрых волос. – Никогда, Гедда!..

      Гедда улыбалась.

      – У тебя какие-то синие пятна на платье, – сказала она вдруг.

      –