В Стране Дремучих Трав. Владимир Григорьевич Брагин

художник и стихотворец, он все испытал и все проник…“ О ком это сказано? О Ломоносове! За ним надо следовать, у него учиться, как проникать в разные отделы науки.

      „Так было когда-то… – сказал я. – Далекий восемнадцатый век!“

      „Когда-то“? А я докажу, покажу, что естественные науки и техника переплетаются. И у мухи, стоящей в воздухе, надо учиться, как строить самолет. Разные науки – совсем не разные. И даже математика и поэзия едины!“

      Тут уж я не выдержал:

      „А вы сами-то и впрямь верите, что математики писали стихи, а поэты…“

      „Лобачевский писал стихи так же, как любимый мною Тютчев. Оба они поэты! И близки друг другу по духу и по стшпо“.

      „Что ж, – сказал я, – прочтите мне стихотворение Лобачевского“.

      „Прочту Тютчева, а затем Лобачевского, – сказал он.

      Для них и солнцы, знать, не дышат

      И жизни нет в морских волнах.

      Лучи к ним в душу не сходили,

      Весна в груди их не цвела.

      При них леса не говорили

      И ночь в звездах нема была!

      А теперь послушайте, как у Лобачевского:

      „Но вы, которых существование несправедливый случай обратил в тяжелый налог другим, вы, которых ум отупел и чувство заглохло, вы не наслаждаетесь жизнью! Для вас мертва природа, чужды красоты поэзии, лишена прелести и великолепия архитектура, незанимательна история веков…“

      Думчев читал эти строки как-то торжественно. Но я так и не понял, что же общего между Тютчевым и Лобачевским.

      И вот теперь, когда Думчева нет, я взял в руки томик Тютчева и труды Лобачевского, прочел снова те же отрывки и говорю:

      „Да, Думчев был прав. В те дни я не понимал его. Теперь за это бичую себя“.

      Почему-то сейчас вспомнился один разговор с Сергеем Сергеевичем. Это было утром в день моего отъезда из Ченска, когда я пришел к нему попрощаться.

      Я сказал:

      „Вот вы ведете поиски в разных областях науки. Но где же цель, в чем ведущая задача?“

      „Чтоб стать микроскопом, живым микроскопом!“

      „Вы смеетесь, Сергей Сергеевич“.

      „Ничуть, – продолжал Думчев серьезно и просто. – Почему вы не желаете допустить, вообразить: человек делает разнообразные опыты и приходит к находке самых удивительных ферментов. Допускаете?“

      „Допускаю“, – сказал я.

      „А допускаете ли вы, что такие ферменты лежат теперь здесь, перед вами, на столе, в виде порошка? Человек принимает этот порошок. И вот…“

      Думчев задумался.

      „…И вот, – подсказал я, – человек видит мир как будто сквозь стекла микроскопа“.

      „Почему – как будто? Мир перед этим человеком действительно начнет вырастать в масштабах, потому что человек начнет… – Думчев не закончил фразы и весело рассмеялся: – А здо́рово я над вами подшутил? Человек-микроскоп… могущественные ферменты… Не правда ли, какая нелепая, смешная выдумка? – Думчев смеялся все заразительнее и все веселее. – А вы вот-вот и поверили бы мне“.

      Он схватил