Суккуб. Дарья Викторовна Еремина

не хотел дышать ничем живым и новым,

      Почти порвав с шумящим миром связь.

      Они не сразу поняли, что я читаю стихи. Они не сразу поверили, смутившись. Чуть сдвинулись со своих мест.

      А с двух сторон распростиралось море,

      Безлюдно, беспощадно, безнадежно.

      На пристани не раз, глаза с тоской прилежной

      В узоры волн колеблемых вперив,

      Следил я, как вставал торжественный прилив,

      Как облака неслись – вперед и мимо, мимо…

      Наверно, это было дико в эти минуты. Как Бах в Винстриме. Как тлеющая в стакане мартини сигарета. Это было немыслимо. Они не находили линию поведения, адекватную этой ситуации. Потому просто стояли и молчали. Я улыбнулась, отталкиваясь от стола и направляясь к ним.

      Глубокой колеей, со стоном, визгом, громом,

      Телега тянется – в веках намечен путь, -

      Все было в тех речах безжалостно-знакомым,

      И в смене скучных слов не изменялась суть.

      В искусстве важен искус строгий.

      Прерви души мертвящий плен

      И выйди пламенной дорогой

      К потоку вечных перемен.

      Облокотившись о борт сцены, я подняла голову к замершим позади. Я могла читать «Трех поросят». Я могла считать до ста. Но рифмованные строки помогали.

      Твоя душа – то ключ бездонный.

      Не замыкай истомных уст.

      Едва ты встанешь, утоленный,

      Как станет мир – и сух и пуст.

      Голос возносился и опускался, вибрировал и затихал. Кажется, я могла бы увидеть эти нити, эти щупальца, расползающиеся от меня по залу. Я же читала:

      Так сделай жизнь единой дрожью,

      Люби и муки до конца,

      Упейся истиной и ложью, -

      Во имя кисти и резца!

      Решив подняться на сцену, я снова пошла. Не дотрагиваясь, касалась ладонями изумленных рук. Переводила взгляд с карих-девичьих-удивленных глаз к серым-желающим, от голубых-пожирающих к болотным-засасывающим.

      Сев на колени на самом краю, я вздохнула. Мне хватит даже этой малости. Пожалуй, хватит…

      Не будь окован и любовью,

      Бросайся в пропасти греха,

      Пятнай себя священной кровью, -

      Во имя лиры и стиха!

      Интересно, как они расслышали слово «лира»? Я закрыла глаза, собираясь с силами. Они не смогут пошевелиться еще минуту-две – это точно. Даже девчонки. Никто.

      Когда это началось? Как это началось? Кто это запустил? Я не знаю, кто был инициатором того, что Марк стал нашим персональным изгоем. Это уже не исправить. Эти годы останутся в его и нашей памяти. Но аутсайдером он будет не далее, чем до сегодняшней ночи.

      Это просто мысль. Желание. Намерение и приложенная к нему сила моей мысли, напитанная силой их желания. Ничто не исчезает в никуда. Ничто не берется из ниоткуда.

      Это как мольба сквозь километры любимому: подай весть.

      Я не молила. Я планировала. Я обращалась ко всем студентам пятого курса нашего института. Мне не нужна была их весть. Мне нужно было