Лермонтов и христианство. Виктор Сиротин

седельце боевое

      Шёлком разошью…

      Спи, дитя моё родное,

      Баюшки-баю.

      Богатырь ты будешь с виду

      И казак душой.

      Провожать тебя я выйду —

      Ты махнёшь рукой…

      Сколько горьких слёз украдкой

      Я в ту ночь пролью!..

      Спи, мой ангел, тихо, сладко,

      Баюшки-баю.

      Стану я тоской томиться,

      Безутешно ждать;

      Стану целый день молиться,

      По ночам гадать;

      Стану думать, что скучаешь

      Ты в чужом краю…

      Спи ж, пока забот не знаешь,

      Баюшки-баю.

      Дам тебе я на дорогу

      Образок святой:

      Ты его, моляся Богу,

      Ставь перед собой;

      Да готовясь в бой опасный,

      Помни мать свою…

      Спи, младенец мой прекрасный,

      Баюшки-баю.

      И это произведение Лермонтова проникнуто чистотой веры в бытие Бога, которая в развитии «личных» отношений выходит за пределы конфессиональной ниши. Такую, то есть «свою», веру он не подвергал ни сомнению, ни скепсису. И, не смотря на то, что у Лермонтова иногда проскальзывает в духе Вольтера ощущение Бога в «природной» ипостаси, в целом он в своих произведениях отдаёт христианству должное как части «внутреннего человека». Отсутствие у Лермонтова прямого цитирования или устойчивых поэпизодических аллюзий при обращении к библейскому тексту объясняется тем, что поэт обращал внимание на эпизоды Св. Писания, которые в его сознании соотносились с неписаным «текстом» и который несёт в себе извечные неразрешённые, а порой и неразрешимые вопросы.

      Отсюда неканоничность (не путать с апокрифичностью) христианства Лермонтова. Он не был «болен» христианством (читай – православием) в том смысле, что находил его частью бытия, ведущего свою историю от сотворения мира. И ещё меньше походил поэт на приходского послушника, меряющего всё сущее «небесным» аршином, преподанным ему приходским же священником. Мировидение Лермонтова простиралось дальше и, уж конечно, было выше духовного кругозора церковно-приходского круга. Но, в чём-то совпадая, а в чём-то расходясь с последним, оно реализовывало себя в поиске и обретении морального и нравственного смысла человеческого бытия. В этом отношении мировосприятие Лермонтова было новозаветным. В одних случаях открытые взору, в других – сокрытые или явленные опосредованно, эти искры Божии рассыпаны по всему творчеству Лермонтова. Не обременяя читателя доказательствами очевидного, приведу лишь проникнутые трагизмом строки поэмы «Валерик» (1840), в которых одушевлённая религиозность являет себя в наиболее чистом виде:

      Я думал: жалкий человек,

      Чего он хочет!.. небо ясно,

      Под небом много места всем,

      Но беспрестанно и напрасно

      Один враждует он – зачем?

      Однако поэт не задерживает надолго своё внимание на «отвлечённом» христианстве. Обладая мистической проникновенностью в сочетании с духовной одарённостью и к тому же будучи человеком поступка, Лермонтов смотрит в направлении христианского учения, а