Лермонтов и христианство. Виктор Сиротин

было много; чудный край

      Мы населяли, только он,

      Как ваш давно забытый рай,

      Был преступленьем осквернён.

      Я власть великую имел,

      Летал, как мысль, куда хотел,

      Мог звёзды навещать порой

      И любоваться их красой

      Вблизи, не утомляя взор,

      Как перелётный метеор

      Я мог исчезнуть и блеснуть.

      Везде мне был свободный путь.

      Я часто ангелов видал

      И громким песням их внимал,

      Когда в багряных облаках

      Они, качаясь на крылах,

      Все вместе славили Творца,

      И не было хвалам конца.

      Однако внутренне поэт не особенно задерживался в «мире» Азраила… Земля и жизнь на ней были ему важнее. Поэтому Лермонтов (в поэтической ткани повествования несколько насильственно) отстраняется от опасного мира и влагает в уста Ангела Смерти своё – живое, здешнее. В этом внезапном переходе от потустороннего к здешнему миру однозначно прослеживается личное и даже сугубо личностное, а именно лермонтовское. Примечательно, что в «разговоре» с Богом Лермонтов, пожалуй, более конкретен, нежели с людьми. Устами Азраила (забудем на время, что Азраил герой всё же не лирического произведения) он обращается к Всевышнему:

      …Всесильный бог,

      Ты знать про будущее мог,

      Зачем же сотворил меня?

      Желанье глупое храня,

      Везде искать мне суждено

      Призрак, видение одно.

      Ужели мил тебе мой стон?

      И если я уж сотворён,

      Чтобы игрушкою служить,

      Душой бессмертной, может быть,

      Зачем меня ты одарил?

      В этих вопросах, граничащих с обвинениями, совершенно очевидно прослеживается реальность по-земному ощутимого толка. Конечно, она оказывается несказанно проще, грубее и куда как мельче космической.

3

      В драме «Menschen und Leidenschaften (1830) Юрий Волин перед самоубийством повторяет схожие упрёки: «Зачем хотел Он моего рождения, зная про мою гибель?.. Где Его воля, когда по моему хотенью я могу умереть или жить?» (Здесь и далее выделено мною. – В. С.) В отчаянии Юрий обвиняет Бога в отсутствии милосердия: «Я стою перед Творцом моим. Сердце моё не трепещет… Я молился… не было спасенья… я страдал… ничто не могло Его тронуть».

      И здесь мы видим, что в своей совокупности противоречивые «требования» героев Лермонтова говорят о признании автором в Боге – личности. Правда, лермонтовский Вадим, признавая, – в гордом отчаянии противостоит Богу: «Ты меня проклял в час рожденья… и я прокляну твое владычество в час моей кончины» (1834).

      Впоследствии упрекнув Бога в чрезмерной «занятости» небом («Демон»), поэт в начальном периоде своего творчества как будто сомневается в абсолютной благости Верховного существа, что подтверждают монологи и отдельные реплики его литературных персонажей. Они столь часты и искренни, что это даёт нам право уравнивать их с лирическими откровениями поэта.

      Лермонтов, да, верит в бытие Бога – Творца всего сущего. Но это означает ту Целостность, которая предусматривает существование не только добра,