Порох непромокаемый (сборник). Александр Етоев

– и снова посмотрел на меня.

      – Поганый у вас, однако, дворишко, не разживешься. Эй, шпанина, ты тутошний?

      Человек Лодыгин приставил к уху метровую слуховую трубу, а конец ее вывел в форточку.

      – Тьфу, прости Господи! Ну как с такими невеждами культурному человеку дело иметь! От него ж тюремной баландой за километр пахнет. Помягче надо, помягче, дите ж, а не черт лысый. Нет, пора останавливаться – не хочу, не могу, не бу…

      Стоптанным рыжим ботинком старик давил на рубчатую педаль, а голосом давил на меня.

      – А что? – спросил я.

      – А то, – сказал мне старик. – Значит, местный?

      – Ну, местный.

      – Вижу, что не американец. А скажи, ты не сирота?

      В его мохнатых глазах не плавало ни капли улыбки.

      – Это почему сирота? Не сирота я.

      – Ага, не сирота, жаль. Если бы ты был сирота, я дал бы тебе вот это.

      Старик вынул откуда-то из себя конфету «Мишка на Севере» в сморщенной вощеной обертке.

      – А раз ты не сирота, то получай вот это.

      Конфета забилась вместе с рукой в рукав, а оттуда вылезла желтая костлявая фига.

      – Ножи-ножницы – топоры-пилы-точу-правлю-цена умеренная! – заорал он на всю вселенную.

      Двор ему не ответил.

      – Что сирота, обиделся? Ладно, я пошутил. Бери.

      Он снова достал конфету, но теперь уже из-за пазухи, и протянул мне. Я покрутил головой.

      – Гордый, – сказал старик. – А ты ее, гордость-то, дома держи, за печкой, где тараканы, а то, не ровен час, споткнешься о какой-нибудь чемодан. Бери конфету. Попробуй только у меня не возьми!

      И этот про чемоданы. Что они, сговорились, что ли? Ладно, возьму. Я взял.

      Конфета была пустая, одна обертка. Такая же фига, только упакована по-другому. Я пожал плечами и подождал, пока старик отхохочется.

      Он вытер рукавом слезы. Потом хмуро оглядел двор и снова уставился на меня.

      – Ты чего?

      – Что «чего»?

      – Может, ты ненормальный? Нормальные или смеются, или сразу по морде. А ты стоишь, как дубина, даже не плюнул. Тебе сколько лет?

      – Десять.

      – А, небось, пионер, «Пионерскую зорьку» слушаешь. А конфетку-то взял, не побрезговал. Любишь сладенькое, сиротка. Слушай, а маманька у тебя дома? Может, ножик ей поточить? Или для папани топор?

      Он икнул, наверное, вспомнил приятное.

      – А то, что одна обертка, это и хорошо. Зубы не заболят.

      Тут он вроде бы про меня забыл и взялся за точильное колесо. В руке его уже был тесак, такими мясники рубят мясо. Башмак сыграл на педали «румбу», ремень пошел, колесико завертелось, мохнатые брови, чтобы не облысеть, ловко забегали по лицу, уворачиваясь от сухого ветра и летящих из-под точила искр.

      Я совсем уже собрался идти, наевшись досыта дедовых бородатых шуток, бумажных чучел мишек на севере, беганья мохнатых бровей, – и ушел бы, надо было уйти, но ноги почему-то стояли, а сам я бараньим взглядом пялился на его работу и глаз не мог отвести.

      Время шло, ноги стояли, искорки летели в лицо. Надо было что-то сделать или