Порох непромокаемый (сборник). Александр Етоев

соседа, очень непонятного человека.

      Такое же пальтецо, мышиного с пролысью цвета. Те же брюки в кривую линейку. И шляпа – главное, шляпа старинного охотничьего покроя.

      А на шляпе – сбоку – жестяная птица глухарь.

      И уши, и нос трамплином, и голос – все было его.

      И только рыжие мочалки усов, топырящиеся из-под мохнатых бровей, были, кажется, не его.

      Я задумался.

      Глаза странного человека закрывали огромные, в пол-лица, очки – коричневые, без просветов, как маска.

      Нет, очки были не лодыгинские. Тот носит обыкновенные, и дужка перемотана изолентой.

      Я задумался еще крепче. Мне сделалось интересно. Я стал присматриваться. Сначала к шляпе с приклепанным к ней намертво глухарем.

      Шляпа на человеке жила своей особенной жизнью. Она тихо сползала ему на глаза, доходила до какой-то черты и, должно быть, почувствовав, что пора, – быстро падала с головы на асфальт.

      Асфальт всхлипывал, шляпа – тоже, человек нагибался за шляпой, и в это время с лица спадали очки.

      Так он стоял, сгибаясь и разгибаясь. Сначала падала шляпа, потом, за шляпой, очки. По очереди: шляпа – очки.

      Но кто это был, Лодыгин или не он, – с места, откуда я наблюдал, было не разглядеть.

      Человек стоял рядом с домом, плечом подпирая стену, и в промежутках, когда не двигался, напускал на себя вид человека, который очень старательно высматривает кого-то на улице. Слишком старательно – и дураку было ясно, что смотрит он для отвода глаз. Я это понял сразу. Но это было еще не все. Не самое любопытное. Интереснее было другое.

      Рядом с ним стоял еще один человек, без шляпы.

      Ростом этот второй был ниже первого ровно на высоту шляпы, это когда у первого она держалась на голове. Держался он ровно, не сгибаясь-не разгибаясь.

      Лица у них были похожи. Вернее, очки на лицах. Коричневые, огромные, словно куплены в одном магазине.

      Я тихонько присвистнул и продолжал наблюдать.

      Похоже, у этого, что держался ровно, болели зубы. К щеке его прирос какой-то дурацкий бабий платок в зеленый горошек да еще сверху перевязанный узелком. Как заячьи уши.

      Стояли эти двое тоже как-то не по-людски, а друг к другу спинами. Они как бы не замечали один другого, как бы старались всем показать, что знать друг друга не знают и совсем друг другу не интересны.

      Такая вот загадочная картинка.

      Поначалу картинка была немой. Только глухо стукала шляпа, звякали об асфальт очки да с задержкой в четверть секунды до подворотни, откуда я наблюдал, долетало гулкое эхо.

      Но что-то было еще – какое-то бормотанье, чей-то голос, невнятный и шепелявый, скрывающийся за бубном очков и глухим барабаном шляпы. Чей ТОЛЬКО?

      Я навел на резкость глаза и увидел, как у первого шевелятся губы. Голос был определенно Лодыгина. Говорил он как бы в пространство, как бы беседовал сам с собой, а второй, стоящий к нему спиной, как бы его не слушал.

      Не слушал-то он не слушал, только ухо его дергалось, как укушенное, когда у первого шевелились губы. Потом проходило время,