Порох непромокаемый (сборник). Александр Етоев

ждал, когда же он нас отпустит. Перила были скользкие и холодные, ладони были потные и горячие.

      Ждал – ну и дождался. Ладонь моя поскользила вниз, вторая, не удержавшись, – тоже, и я ухнул вперед затылком, опираясь на деревянный рельс. Хорошо – ноги успели сделать в воздухе поворот, и я, с трудом вскочив на перила, оседлал их, словно дикого коня прерий.

      Штаны плавились и горели; ветер плевал в лицо; на поворотах меня заносило вбок и стремительная сила инерции норовила швырнуть в окно. Уж не знаю, как я удерживался в седле, наверное, есть на свете какой-нибудь пионерский бог, с которым не очень-то любят связываться законы физики.

      Четвертый этаж, третий, второй – подо мной уже была пустота. Я летел, подхваченный смертью, в холодные лапы вечности.

      Удар – в глазах потемнело, лишь одна печальная звездочка сияла мне из пустой глубины.

      Я смеялся, я был ей рад, я читал ее простые слова. И вдруг понял, что-то в этих словах не то, над воротами в рай таких слов обычно не пишут.

      «30 лет на страже счастливого детства». Звездочка была круглая, как медаль. И пустота, в которой она висела, была прикрыта черной пиджачной диагональю, застегнутой на блестящие пуговицы.

      – А вас, Филиппов, – сказал директор веселым апостольским тенорком, – завтра, когда пойдете на чемоданную фабрику, я назначаю старшим.

      15

      Женька как в воду канул. Битый час я прождал его на ступеньках школы, но он почему-то не выходил. Правда, Капитонов сказал, что видел его с директором, но это он, по-моему, врал – с директором был я, а не Женька, это я помню точно.

      А Женька стоял тем временем в коридоре и разбавлял серым своим костюмчиком тоску зеленую стен. Напротив, держась за пуговицу, стоял директор Василий Васильевич. Капитонов был по-своему прав.

      Коридор был пуст и уныл, как всегда, когда уходит вторая смена. Где-то в классах тоненько пела нянечка и подыгрывала себе на швабре.

      Василий Васильевич молча поглядывал на часы – он поглядывал на них уже минут двадцать, а Женька все эти двадцать минут стоял

      пригвожденный к стенке печальным взглядом директора.

      – Ага. – Василий Васильевич щелкнул пальцем по циферблату. – Как родители? Живы-здоровы? А вообще – как? Ладно, это потом. Идемте.

      Они пошли под тихую мелодию швабры: первым – Василий Васильевич, за ним – Женька, думая тревожную думу.

      Они миновали учительскую и не зашли – странно.

      Прошли мимо двери кабинета директора – Василий Васильевич на дверь даже не посмотрел.

      Подошли к тумбе в конце коридора – с тумбы, с кумачевой подстилки, добрыми гипсовыми глазами смотрел на них дедушка Ленин.

      Директор обошел тумбу и пальцем поманил Женьку.

      Сначала Женька ничего не заметил, потом разглядел на бледно-зеленой стене незаметный прямоугольник двери.

      – Слышал, вы играете на баяне? Дело нужное, развивает на руках пальцы.

      Женька спорить не стал. На баяне так на баяне. Куда же все-таки он меня ведет?

      Руки Василия Васильевича покоряли недра карманов – это он искал ключ.

      – Да… – Лицо его сморщилось. – Музыка… –