убегали, стараясь спрятаться в высоких колосьях и в кустах, старики, молодежь, дети – и бабушка в том числе. Бандиты их догоняли и убивали. На глазах у бабушки были убиты ее родные – дядя, тетя, двоюродные сестры. Бабушка сумела укрыться в поле и благодаря этому спаслась. Спаслись также ее родители, брат и сестра. Впоследствии все они, кроме бабушки, эмигрировали в Аргентину – в то время многие уезжали в Южную Америку. А бабушка не поехала – она встретила моего будущего дедушку, тогда молодого красивого моряка Черноморского флота. Бабушка, кстати, была очень красивой девушкой – у нас есть ее фотография в молодости. Моряка звали Лейба Михайлович Горфункель, его знакомые и соседи звали его Лев Михайлович – так было проще. Он родился в многодетной семье, был моряком царского флота и демобилизовался после Первой мировой войны. Они поженились в Молдавии, уехали жить в Ленинград и поселились там на улице Плеханова, где у них было две комнаты в пятикомнатной квартире, в которой до этого была оранжерея профессора ботаники из Петербуржского университета. Работали они в составе артели по изготовлению головных уборов – шили на дому кепки и сдавали их в артель. Больших денег это не приносило, но жили вполне сносно. Лев Михайлович был человеком с твердым, даже жестким, характером и нежностью явно не отличался. Придя с работы или закончив какую-то работу дома, мог вполне развалиться на диване, и его мало волновало, что жена (моя бабушка) в поте лица занята работой по дому. Бабушке было тяжело от работы и обидно от такого невнимания. Но что поделать: время было тяжелое, нравы тоже, да еще и моряк – вполне можно понять. Мой отец – Павел – был старшим ребенком в семье. Через два года после него родилась его сестра Муся (Мария), а еще через пятнадцать лет – его брат Геня (Генрих). Бабушка, вдоволь хлебнувшая «еврейского счастья», настояла впоследствии на том, чтобы отчества детей хотя бы произносились «Львович», а не «Лейбович» – так их все потом и звали, а Мусю она даже сумела записать в документах как «Мария Львовна». И моего отца тоже все сначала знали как Павла Львовича. Однако он все равно позднее стал Павлом Лейбовичем, о чем расскажу дальше.
Из рассказов бабушки (она рассказывала Гене и моей маме, а они – мне) я знаю, что отец мой воспитывался на улице – в том смысле, что основную часть времени проводил с друзьями, он никогда не делился своими проблемами с родителями, ничего не рассказывал о школе, о друзьях, его родители не знали, что ему нравится, как он живет, он как будто жил отдельно и избегал разговоров с ними. Участие его отца в воспитании ограничивалось в основном наказаниями в виде порки. Они случались не очень часто, но это был основной способ воспитания и основная форма общения Льва Михайловича со старшим сыном Павлом. Несмотря на это (или благодаря этому), мой отец своего отца уважал, считал правильными чертами его строгость и волю. Отец в детстве никогда не плакал (за исключением грудного возраста). Он даже не показывал, что ему больно. И научился
