Век мой, зверь мой (сборник). Осип Мандельштам

счастье катится, как обруч золотой,

      Чужую волю исполняя,

      И ты гоняешься за легкою весной,

      Ладонью воздух рассекая.

      И так устроено, что не выходим мы

      Из заколдованного круга;

      Земли девической упругие холмы

      Лежат спеленатые туго.

      Из других редакций «Tristia»

      Вот дароносица, как солнце золотое,

      Повисла в воздухе – великолепный миг.

      Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:

      Взят в руки целый мир, как яблоко простое.

      Богослужения торжественный зенит,

      Свет в круглой храмине под куполом в июле,

      Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули

      О луговине той, где время не бежит.

      И Евхаристия, как вечный полдень, длится —

      Все причащаются, играют и поют,

      И на виду у всех божественный сосуд

      Неисчерпаемым веселием струится.

* * *

      В разноголосице девического хора

      Все церкви нежные поют на голос свой,

      И в дугах каменных Успенского собора

      Мне брови чудятся, высокие, дугой.

      И с укрепленного архангелами вала

      Я город озирал на чудной высоте.

      В стенах акрополя печаль меня снедала

      По русском имени и русской красоте.

      Не диво ль дивное, что вертоград нам снится,

      Где реют голуби в горячей синеве,

      Что православные крюки поет черница:

      Успенье нежное – Флоренция в Москве.

      И пятиглавые московские соборы

      С их итальянскою и русскою душой

      Напоминают мне – явление Авроры,

      Но с русским именем и в шубке меховой.

* * *

      О, этот воздух, смутой пьяный,

      На черной площади Кремля!

      Качают шаткий мир смутьяны,

      Тревожно пахнут тополя.

      Соборов восковые лики,

      Колоколов дремучий лес,

      Как бы разбойник безъязыкий

      В стропилах каменных исчез,

      А в запечатанных соборах,

      Где и прохладно, и темно,

      Как в нежных глиняных амфорах,

      Играет русское вино.

      Успенский, дивно округленный,

      Весь удивленье райских дуг,

      И Благовещенский, зеленый,

      И, мнится, заворкует вдруг.

      Архангельский и Воскресенья

      Просвечивают, как ладонь, —

      Повсюду скрытое горенье,

      В кувшинах спрятанный огонь…

* * *

      Люблю под сводами седыя тишины

      Молебнов, панихид блужданье

      И трогательный чин – ему же все должны —

      У Исаака отпеванье.

      Люблю священника неторопливый шаг,

      Широкий вынос плащаницы

      И в ветхом неводе генисаретский мрак

      Великопостныя седмицы.

      Ветхозаветный дым на теплых алтарях

      И иерея возглас сирый,

      Смиренник царственный – снег чистый на плечах

      И одичалые порфиры.

      Соборы вечные Софии и Петра,

      Амбары воздуха и света,

      Зернохранилища вселенского добра

      И